(составлено Сергеем Петровским; с предисловием и послесловием составителя)
Меня зовут Сергей Петровский, я некоторое время нахожусь в секторе M1, т.е. в секторе 1 зоны М (всего в аду, говорят, шесть обитаемых зон). У меня двое взрослых детей — Андрей и Агата. Я люблю их больше жизни. С ними все порядке. Я надеюсь больше никогда их не увидеть.
Я постараюсь рассказать все, что знаю, очень просто, потому что предисловие тут не нужно. Тем, кого здесь нет, оно, слава Богу, не попадется. А тем, кто и так здесь, я ничего нового рассказать о фактах не могу. А про толкования и интерпретации — это меня тошнит от одной мысли, увольте. Две дисциплины процветают здесь: философия и поэзия, потому что обе не требуют ничего, кроме времени и тоски. Можете представить себе, сколько тут водится философии и поэзии. Я же - не поэт и не философ, я бывший программист, который стал собирать фольклор, потому что не смог достать из сундука у одного старикашки моток ниток. Я не знаю, с чего начать, - с чего начинают описывать всё? Особенно, если решают рассказывать только факты, которые проверили на собственной --- ну, скажем, шкуре. Поэтому я начну с ниток. И: я буду выделять много слов, потому что почти про всё я не знаю, как это передать.
Я любил вязать, хотя это не мужское занятие. Я вязал хорошо и старался выбирать сложные схемы. Я не любил возиться со свитерами, не говоря уже о носках и перчатках. Я просто выбирал узор посложнее и вязал широкое красивое полотно. Это было как кроссворд, но дающий в случае успеха нечто осязаемое, настоящее, трогаемое. У моей жены были два или три связанных мною больших палантина, которые она, кажется, любила. У моей дочери Агаты была тонкая связанный мною ажурная шаль, очень сложная. Она носила эту шаль, как шарф, - то есть почти собрав в жгут, без бережного выкладывания узора по плечам. Это и ранило меня, и грело, - как и всё, что было и будет связано для меня с дочерью. Мой сын Андрей, любые мои мысли о нем, — это тоже всегда двоякое, сразу нежное и больное, но иначе. С ним я никогда не знал и не понимал, что происходит там, внутри, в этой странной голове, и не знал заранее, смогу я порадовать его или нет. Всё всегда происходило словно не с ним, а вокруг него. Как если бы вокруг него была тонкая колба, и ничто не мешало ему там, внутри неё, светиться и смеяться и прыгать (прыгающим — он остался для меня, и даже когда ему уже было двадцать четыре, почти двадцать пять, мне казалось, что он в любую секунду может запрыгать с ноги на ногу, маленький чертенок). Но вдруг эту колбу что-то разносило вдребезги, и он весь скорчивался, истекал у меня на глазах кровью из тысячи крошечных ран, как при китайской пытке. Мне было так страшно притронуться к нему, мне казалось, любое мое прикосновение только вогнало бы осколки глубже, - и невыносимо больно было стоять в стороне. Помню, он построил удивительной красоты замок для ящериц у запруды, а ящериц съела собака; ему было двадцать, и он плакал так, что я ударил собаку ногой изо всей силы, бедный терьер перевернулся в воздухе от моего удара, его хозяин прибежал к нам на дачу с ружьем и орал, пока у меня побелело в глазах от ярости. Он сразу сообразил, что к чему, и исчез. Я связал когда-то Андрею толстую, красивую серую ушанку, и был смешон сам себе, потому что не знал, как отдать ее собственному сыну. Я боялся не что ему не понравится, а той глупой, глупой маеты, которая всегда была отвратительная мне в любви: наденет — я буду думать: «Недостаточно теплая, простынет, заболеет» и т.д., не надеет — это выест из меня душу, я буду следить, я буду не знать, как спросить, и как не спросить, и все это мелко, постыдно, глупо, наконец, - немолодой мужчина и его взрослый сын, Бог ты мой. Представьте себе: я успел в молодости поработать дальнобойщиком на Урале (хотя вообще я программист); я огромный; я в некоторых ситуациях так гневлив, что могу ударить ногой собаку или убить человека. Но - вот так я люблю своих детей. Андрей носил ушанку две зимы и ни разу не заболел. С Агатой я не удивился бы, если бы она отдала шарф (шаль!) первой же подружке, которой бы он понравился. Она бы еще поспешила обрадовать меня тем, что шарф теперь греет ее подружку. Агата и вправду не понимает таких вещей. Но я бы молча связал ей еще один шарф - и всё.
Здесь я, как и все, скоро после появления стал искать себе занятий. Я тогда не понимал, как маются временем (об этом я дальше напишу), а когда понял, то все равно искал себе занятий, как и все первопреставившиеся, так что это пустая оговорка. И я сразу решил, что буду вязать. Я спросил людей, где взять спицы и нитки. Мне объяснили тогда, что у каждого тут есть что-то, что он собирает, выменивает, сортирует, упорядочивает: коллекция. Вот, пожалуйста, что я знаю (теперь): мы все приносим с собой за картонную перегородку смерти материальные сущности вещей, которые касались нашего тела, когда мы испустили дух (без передергивания — пол, там, здания — это все нет. Здесь все по уму). Есть тут горы и горы постельного белья, грязного белья, горы и горы и горы, говорят, если на них подняться, видно аж до секторов группы Т. Я не пробовал, - у меня еще не настал период долгой ходьбы, норололазания и пр. Я не любил это в жизни и, полагаю, не стану искать в этом облегчения и здесь. Впрочем, не зарекаемся). Поэтому здесь есть всё, - по крайней мере, в этом секторе (но, говорят, везде одно и то же). Мне сказали, у какого старика взять то, что имеет отношение к вязанию, - указали коллекцию, как здесь это называется. Я поехал на метро, старик жил в конце длинной линии (тут три линии — длинная, короткая и кривая; я скажу и про это). Старик жил на последней станции. Это была моя первая поездка по длинной ветке, я нервничал, - говорили, что там нехорошие районы. Я вышел и долго шел вдоль ручья в поисках брода, но, вопреки своим опасениям, никого такого не встретил. Я перешел ручей и опять долго шел назад до лачуги коллекционера. Она сильно вросла в грунт, я тогда не знал, что это значит (объясняю: как давно она тут стоит). Мне открыл не сам старик, а какая-то женщина. Я понял, что они живут тут вдвоем, она тоже была немолодой, мне показалось, что при жизни ей было около пятидесяти пяти. У нее уже были почти прозрачные глаза, я тогда редко видел такие прозрачные глаза и очень маялся от них. Я спросил про вязание. Мне было нечего обменять на нитки и спицы (я надеялся, что вдобавок найдутся какие-нибудь журналы, книжки или вырезки со схемами, но не знал наверняка, что именно этот старик собирает, а что нет). Я сам еще ничего не начал собирать и не понимал, как маются собиранием, но уже знал, что надо меняться. Я готов был предложить взамен работу. Я спросил у этой женщины старика, который собирает всё, что связано с вязанием. Сероглазая (так здесь называют тех, у кого лицо на полпути; у кого глаза совсем прозрачные - «белоглазыми», у кого еще цветные - «темноглазыми»; я расскажу) посмотрела вглубь дома. Мне показалось, что я увидел качнувшуюся в одном из проемов белую тень, но никто не пришел. Сероглазая махнула рукой в сторону соседней комнаты и сказала: «Там, в сундуках».
Там и правда ничего не было, кроме двух сундуков. Я открыл первый. Там были спицы. Это было очень страшно. Там было бездонное, безмерное количество спиц, тонких, толстых, металлических, пластмассовых, новых, стертых, длинных, круговых. Они лежали, сцеплялись, торчали, они напоминали больного противотанкового ежа. Они образовывали колтуны и пустоты. Я увидел сквозь острый хаос верхних, сравнительно новых спиц другие, - желтоватые, погнутые временем, многократно выпрямлявшиеся с большим усердием, - такие волнистые от долгой жизни желтоватые спицы я помнил еще у своей матери. У меня закружилась голова, - может, от поразительной топографии этого наполненного иглами бездонного колодца. Я вдруг понял, что если отважиться запустить руку поглубже и потянуть, то в руках у тебя окажутся довоенные круговые спицы на грязно-белой пластиковой макаронине. А под ними? Медные, отлитые в горне? Египетские каменные? Мне кажется, это был момент, когда я впервые кое-что понял про всё это. Но я проехал весь путь на метро, мне казалось, что я смогу что-то выкинуть из памяти, подчистить память и заполучить спицы, а с ними — облегчение в монотонном и бессмысленном вязании. Я, не глядя, схватил какую-то пару спиц (одна оказалась короткой медной, другая — парой старых, толстых алюминиевых круговых), и захлопнул страшный сундук. Медную я напоследок бросил обратно внутрь, круговых было достаточно, и успел увидеть, как она ровнехонько встала среди других колом, острием вверх.
Но мне еще нужны были нитки. Они были во втором сундуке, это я понял. Но я не знаю, понял ли я, что там не просто так нитки. Мне кажется, я понял, причем сразу. Но почему-то я всё равно открыл сундук (наверное, потому, что на то оно и ад, - это главная присловка здесь, я не стал даже ее записывать отдельно). Тут же ко мне потянулся запах, очень мерзкий запах прелой шерсти, и на меня наползла вместе с этим запахом наша с беременной Люсей первая квартира, где была ужасная сырость и в моих клубках селились мокрицы. В этом сундуке были снятые стариком со спиц недовязанные вещи. Недовязанные человеческие вещи. Помню три четверти голубой детской распашонки. Я уронил крышку сундука и, видимо, неслабо отскочил, потому что уперся спиной в сундук со спицами, а между сундуками было все-таки шага три-четыре. Я бросил спицы на пол и ушел.
Так я понял про собирание. И понял, что я никогда не смогу собирать тут вещи, хотя, когда ехал к старику — обдумывал варианты, все говорили мне, что коллекционировать очень важно (в метро я думал про советские значки и почему-то про хрустальные вазы). И я вдруг решил собирать слова. Я уже знал стих про лиску и курочку и фразу «Если ты такой умный, почему ты такой мертвый?» Я записал их с изнаночной стороны своего блокнота. Так я начал собирать фольклор в качестве облегчения.
Надо было начинать не с этого, а со сквера. И гораздо суше, без «я понял» и пр.
Когда ты умираешь и оказываешься здесь, ты попадаешь в сквер. Говорят, все секторы зеркалят друг друга, но я буду говорить только то, что видел сам. Итак: сектор M1 — это сквер. Для тебя с этого момента и потом есть только сквер, хотя есть еще много какие места (я расскажу). Устроен сквер так: представьте себе детство. Представьте себе лучший, самый легкий майский день своего детства. Представьте, что вы бегаете себе и бегаете. И вдруг вы вбегаете в сквер.
Это маленький сквер, и вы в нем бывали каждый день. Крошечный сквер, посредине — какие-то цветные, но довольно одинокие качели, вокруг — пустые скамейки, созданные для бабушек и мамаш с колясками, песочница. Вы забегаете в это сквер каждый день. Но в этот момент — вдруг — о, каков сквер в этот момент! Понимаете, это май. Это май, он пахнет маем, никого нет, и вся листва одновременно такая новорожденная и такая мясистая, зрелая листва. И свет небес сквозь нее таков, что весь он - чье-то невыносимо прекрасное присутствие. И сырая земля, но теплая, и качели так нежно под ветром, что даже и не под ветром, а под чем-то, что бывает только в детстве, в мае, с разбегу. И в эту секунду вы замираете всем своим маленьким телом - и у вас в горле стоит счастье. И вы понимаете, что никогда не уйдете из этого сквера, никогда, никогда, никогда. Вы ребенок, через пять секунд вы ломанетесь к качелям, и всё превратится в обыкновенный солнечный день, и качели щелястыми досками досадно покусают вам попу. Еще через две минуты вас позовут со двора, и вы не задумываясь побежите, - потому что май, вы бегаете, вы ребенок. Но, в некотором смысле, вы никогда, покуда живы, не уйдете из этого сквера. Это одна из великих Божьих милостей (здесь говорят: аванс): пока вы живы, у вас остается где-то внутри этот сквер, этот сквер.
Когда вы умираете и оказываетесь в аду, вы попадаете в этот сквер. Но на этот раз вы приходите в него взрослым. Качели щелясты. Земля сыра. Ветер.
А когда вы умираете и оказываетесь в раю, это тот самый сквер, но как если бы вам было пять. Как тогда.
Те, кто плохие (читай: в аду, хотя это плохие слова, см. дальше) и те, кто хорошие (читай: в раю) находятся в одном и том же месте. В сквере. Рай и ад — это как мы себя чувствуем (и как они себя). Поскольку они в раю, то когда они видят нас, они считают, что мы тоже в раю. Мы предстаем перед ними такими, как будто мы в раю (модная философская теория: такими, какими нам следовало быть, чтобы оказаться в раю). Поскольку мы в аду, то когда мы видим их, мы знаем, что они в раю. Это изощренно и просто. (Модная философская теория: рая нет; они в аду, как и мы; предположение, что они в раю, - часть нашего ада. Глупости. Знать, что они в раю, - даже и не только кто-то, кого ты знаешь лично; знать, что рай есть, - великое облегчение. Некоторые даже думают, что это аванс. Я из таких. Нас дразнят). Те, кто в раю, так рады за тебя, что ты в раю. Те, кто в аду, не могут сказать тем, кто в раю, о себе; невозможно сказать: «Я в аду», - потому что это разрушило бы для тех, хороших, рай. Как устроено это «невозможно» - про это есть много философских теорий, перечислять не буду. Может, ты никогда это и не произнесешь, потому что ты не совсем плохой, это аванс: ты не говоришь им про ад, - значит, в тебе еще что-то непустое осталось. Некоторые, совсем пустые, пытались говорить. Это ужасно (на то оно и ад): ты маялся, маялся, ты вроде сказал — а оно, что ли, не сказалось, - или они не могут услышать; или еще как. Я склоняюсь к простой версии: не можешь — и не можешь, на то оно и ад, вот и всё.
Скажу, чтобы не откладывать, а то все время запутываешься. Здесь не говорят о том, как устроено здесь, если ты не поэт и не философ, а этих бешеных собак никто не подпускает к себе и на сто шагов. Но иногда про здесь приходится говорить, и для этого есть обходной язык. Это как ощупывать рану — пальчиком, пальчиком. Но важно помнить: на то оно и ад; - скажем, если говоришь аккуратно «маяться» вместо «мучиться», то помнишь, что на самом деле там «мучиться», и от этого хуже. Это и есть — на то оно и ад. От сего хуже, от того хуже, от всего хуже.
Про слова: не говорят «ад», говорят «здесь». Не говорят «мучиться», говорят «маяться»: маяться тем, маяться сем. Про них говорят они, но это не обходное слово, просто для них слова нет (про это еще объясню). А больше никаких таких слов и нет, этими тремя все описывается.
Например, здесь есть такая маета — думать, за что ты здесь. Это называется «маяться домыслами». Это почти самое ужасное (или самое ужасное). Модная философская теория: домыслами не маются только те, кто: 1) ложно полагает, что знает, за что он тут, - и это отдельная маета; 2) твердо уверен, что он не тут, - но тогда на нем тоже лежит отдельная маета.
Расскажу простой пример: когда я встретил здесь И., который хороший, он страшно обрадовался мне. Это ужасно больно (на то оно и ад). Хорошие могут оказываться в любом месте, их мир огромен. И когда ты с ними, когда они тебя приглашают, ты не можешь отказаться, ты оказываешься там, где они (и это отдельная маета, понятно). И сказала мне: «Тут есть такая прекрасная крошечная гостиница, деревянный дом, всего две комнаты, давай отправимся туда прямо сейчас, будем пить, там камин, там такой прекрасный дедушка-хозяин». И я оказался сразу там, где И. хотел оказатьтся. Господи, какая это была прекрасная, теплая, крошечная двухэтажная гостиница на два номера, и вино, и огонь в камине, и два очень славных, улыбчивых хороших молодых паренька в прислуге. И тут вышел хозяин, и я понял, что он здесь. И мы говорили с И. как ни в чем не бывало, хозяин сидел с нами, тоже говорил, и мы с ним не смотрели друг на друга. А потом И. пошел спать, и пареньки тоже. А хозяин и я сидим и молчим. И он мне осторожно говорит: «Да, все у меня хорошо». Я говорю: это хорошо. Он говорит: только странное дело, я никак не могу найти свою жену. Я молчу, потому что здесь не обсуждают общих знакомых. Он осторожно спрашивает: ведь она где-то тут, раз у меня так все хорошо? Я говорю: наверняка. Он говорит: понимаете, мы держали там ровно эту гостиницу, мы макаренки (так здесь называют тех, кто еще там считал, что здесь все устроено ровно так, как оно на самом деле здесь устроено. Я не знаю, почему «макаренки». Почти все макаренки не настоящие, а теперь делают вид, что они такие умные были. Но этот был уж куда как настоящий). Она умирала ужасно, очень тяжело. Я обещал ей, что все будет хорошо, что мы очнемся, и у нас будет эта гостиница. Обещал-обещал, а потом не выдержал ее страданий. Выстрелил в нее, потом в себя. И вот я здесь, но я почему-то не могу ее найти. Это так ужасно, почему я не могу ее найти? Что с ней, почему я не могу ее найти? И он смотрит на меня, а я вижу, что у него уже глаза белые, а под ними черные круги. И он правда не понимает. Я сижу и думаю: э, да и я не понимаю. Он выходит хороший, что же он здесь-то делает? И спрашиваю, тоже осторожно так: а как вы попали в гостиницу? Он мне и рассказывает, что попал-то он в сквер, а там пареньки эти, Паша и Сеня, уже его ждут, такие веселые, и говорят: «Марьян Васильевич, мы Вас уже в гостинице заждались, пойдемте!» И тут я понимаю, что он и Пашу с Сеней тоже заодно пристрелил: а как же без них-то с гостиницей управляться?
Так вот, он правда не понимает. И все время пытается понять — и не понимает.
Это и называется — маяться домыслами.
Я не макаренок. Там я мало думал про здесь, но я всегда боялся телесных бед: боли, пытки, огня. Я огромный, я почти не болел, но сейчас я думаю, что это только делало все еще страшнее (помню какое-то дело с коленом: бурсит; какой ужас). Я хочу быстро и просто сказать про то, как здесь маются телом, чтобы оставить это позади. Ты попадаешь сюда здоровым, как бы ты ни умер. Сначала это кажется большим и непонятным подарком, многие маются домыслами от этого. Но дальше ты начинаешь жить здесь. И с телом действует тот же принцип, что и со всем, главный здешний принцип: всё навсегда. Ничего не заживает, ничего не вылечивается, ничего не проходит. Это примерно всё, что у меня есть сказать.
Я не макаренок. И почти все не макаренки, что бы они ни врали. Поэтому я сначала думал, что это бесы, - и все сначала так думают. Я помню, как шел по левой стороне сквера, искал ложку, и вдруг они подошли ко мне, как то прижали, затолкали собой, их было много, пять или восемь, они все были белоглазые, щуплые, я никогда никого не боялся, но я оцепенел от них, онемел, это что-то невыносимое исходит от них. Они втеснили меня в какой-то ссаный угол и начали говорит. Я не понимал ни слова, я уверен, что они вообще не говорили слов, они просто говорили что-то ужасное, какое-то невыносимо страшное бормотание выходило из них, и я истекал ужасом. Но я понимал, что они говорят: «мы сломаем тебе ногу». Я уже знал про главный принцип. Можете представить себе. И тут один из них жалостливо показал мне грязную тряпку и палку: мол, ты не бойся, уж этим мы тебе потом подсобим. Это их оружие против меня: они теперь показывают мне палку и тряпку, все время, исподтишка. Их так много, но всегда у каждого из них, кто попадается мне на пути, именно эти палка и тряпка. И ты себя начинаешь как-то бредово утешать, есть же где-то костыли, тебе укажут коллекцию, и как ты будешь их выменивать — все время думаешь. На что? На эту тетрадку? На носки несвязанные?
Это все неважно. Я постараюсь просто и коротко. Никаких бесов нет. Это просто некоторые, кто ищет облегчения вот в этом. В таком. Просто они со временем становятся видны, - как видны «ттк», «ластики» и др. (расскажу дальше). На то оно и ад: они мают нас, а их мает то, что никакого облегчения нет, а только все хуже и хуже.
Здесь три линии: длинная, короткая и кривая. Устроено вот так:
(Это к слову про «анкх» и прочие изыскания здешних философов). Длинная ведет в старые нехорошие районы, я был там один раз, больше не хочу. В конце кривой находится сквер и выход. Короткая — всякое по мелочи. Пересадочной точкой вроде никто не пользуется. Я, по крайней мере, не слыхал. Не уверен, что она работает.
Мне сейчас кажется, что я рассказал про здесь достаточно. Cкажу про фольклор — и хватит.
Я не фольклорист, я программист. Я любил фольклор и там, но я не специалист, я просто начал тут собирать то, что часто слышу или про что мне никто не может сказать автора. Может, что-то авторское затесалось, я не знаю, не смог выяснить, но это само по себе значит, что оно в какой-то мере все-таки фольклор, как я его понимаю (например, в польской народной песне я узнал польскую народную песню, но ее поют здесь часто, и я ее вписал). Еще мне интересно, что в этих текстах, играх и пр. очень много какого-то формального, картинного: скажем, рай и ад отдельно, рай вверху, ад внизу, котлы и пр. Может, когда-то так было, и многие из этих текстов — былины, предания (и поэтому, например, в них говорится «ад» и «рай», а не «здесь» и «там»; но есть и адекватные реальности тексты, конечно). А может, такие песни и байки — форма ностальгии (см. «Дай мне прежнюю веру»): по той вере в простые, невинные ад и рай, - один снизу, другой сверху, бесы, ангелы, благоглупости.
Бог здесь
Хе-е-й - хо! Хе-е-й - хо!
Наша песенка спе-ета.
Хе-е-й - хо! Хе-е-й - хо!
Наша песенка спе-ета
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Хей-хо! Хей-хо!
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Хей-хо! Хей-хо!
Наша песенка спе-ета.
Хе-е-й - хо! Хе-е-й - хо!
Наша песенка спе-ета.
Хе-е-й - хо! Хе-е-й - хо!
Наша песенка спе-ета
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Хей-хо! Хей-хо!
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Хей-хо! Хей-хо!
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Наша песенка спе-ета.
Предания о Наивных Праведниках
У одного Наивного Праведника был сын. Этот сын был великий грешник, в основном - убийца, но наивный праведник безумно его любил. Когда сына зарезали в драке, Наивный Праведник встал с дивана, вынул из буфета револьвер, вложил дуло себе в рот и застрелился. Он хотел стать самоубийцей, попасть в ад и быть вместе со своим сыном. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам рая. Изумленный и опечаленный, Наивный Праведник воззвал к Господу и сказал: «Господи! Я стал самоубийцей, чтобы быть рядом с моим любимым сыном. Имей совесть, отправь меня в ад!» А Господь ему и говорит: «Ты что думаешь, - я всё могу?»
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник прожил праведную жизнь и умер. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам ада. Изумленный и опечаленный, Наивный Праведник воззвал к Господу и спросил: «Господи, Ты чего!?» И отвечал Господь: «Нормально, будешь там пример подавать».
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник совершил множество грехов, чтобы попасть в ад и там своим раскаянием послужить примером для других грешников. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам рая. Изумленный и опечаленный, Наивный Праведник воззвал к Господу и спросил: «Господи! Почему ты отвергаешь мое служение?» И отвечал Господь: «Спасибо, я сам справляюсь».
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник много страдал душой и взывал к Господу о смерти. Господь послал ему смерть, но легче Наивному Праведнику не стало.
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник продал Господа за тридцать серебряников, а потом пошел и повесился на осине. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам рая. Наивный Праведник воззвал к Господу и спросил: «Господи, это чего это такие поблажки?» И отвечал Господь: «Потому что твоими трудами я умер и воскрес». Наивный Праведник спросил: «Слушай, вот по честному: Ты тогда знал, что воскреснешь?» И отвечал Господь: «Скажем так, - догадывался».
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник во время войны с неверными попал в плен. Наивный Праведник готовился принять мучения за свою веру, но Господь в милости своей ниспослал ему смерть, не допустив пытки.
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник прожил праведную жизнь и умер. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам ада. Изумленный и опечаленный, Наивный Праведник воззвал к Господу и спросил: «Господи! Ты что, забыл, - я же праведник!» И отвечал Господь: «Ой, кто это?».
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник положил себе тяжелое послушание и до самой смерти жил суровым постом, тяжкими бдениями и истязаниями собственной плоти. Но когда автобус остановился, Наивный Праведник увидел, что его привезли к воротам ада. Изумленный и опечаленный, Наивный Праведник воззвал к Господу и спросил: «Господи! Это за что же мне и дальше маяться?» И отвечал Господь: «Ну а чего ж я буду тебе мешать?»
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
Один Наивный Праведник встал на молитву и прочёл «Отченаш». Господь спросил его: «Не многовато будет?»
Наивный Праведник никогда этого Господу не простил.
«А почто ты, кумушка», - говорит змея, -
«Разрешаешь курочкам выбрать, кто - твоя?»
Отвечает лиска: «А пускай оне
И в аду далеком помнят обо мне».
Доктор руки умывает едкою водой,
а под лампами рыдает месяц молодой:
«Боже, Боже милосердный! Для чего опять
ты меня с утра заставил в муках умирать?
И за что ты, добрый Отче, на исходе дня
раз за разом воскрешаешь бедного меня?
Что ни вечер, - сын Твой верный, я свой крест несу, -
агнцев черных, агнцев темных среди мглы пасу:
то коснусь замков суровых бледною рукой,
чтобы хлеб насущный деткам вор принес домой,
то, напротив, укрываюсь меж густых ветвей,
чтоб во тьме нашел спасенье тайный любодей.
Ты велел — и я, сыновней доли не хуля,
темных агнцев собираю в адские поля;
так за что же, добрый Отче, с наступленьем дня
Ты на муку обрекаешь бедного меня?
Брат мой старший, брат ревнивый ото сна взойдет, -
ослепит броней златою, гастами распнет.
Агнцев славных, агнцев белых будет он пасти,
а Тебе и не ответит, где меня найти.
Только, Отче, ты-то знаешь, где Твой сын лежит,
где на реомониторе стрелочка дрожит.
Так яви, мой добрый Отче, сыну благодать:
дай мне, бедному, денечек мертвым полежать!
В ад сойду я - хоть однажды отхлебнуть сполна
смерти честной, непопранной сладкого вина!
Отче, Отче, пусть минуют в этот час меня
чаша Рингера-Марея, скальпель да игла!..»
Доктор руки умывает едкою водой,
а под лампами рыдает месяц молодой.
В дымных тучках пурпур розы, отблеск янтаря,
И ксенокаин, и слезы, и заря, заря.
Сказки о святых заступниках *
Руки-ноги
Пошел один барин в поход и привез себе пленную турчанку. Вскоре родился у них сыночек, по большой любви, но только за грехи отцовские родился он совсем без языка, да так без языка и жил. Мать и отец его любили-хранили, пока не умерли, а сын их понял, что надо ему теперь искать, на что жить. Вот он научился так пальцами щелкать, что у него из этих щелканий складывались обычные слова, какие другие люди языком выписывают. Пошел этот человек и нанялся на службу: царского сына уму-разуму учить.
Царевич был мальчик добрый-предобрый, но только очень много вопросов задавал, - и всё такие, что в два слова не ответишь, а надо аж от Милюкова с Керенским начинать. Да еще на беду очень царевич быстро все схватывал и сразу новый вопрос задавал, так что человек этот едва успевал пальцами щелкать, аж ногти у него к вечеру синели. Так что когда царевичу пошел третий годок, стали у этого человека пальцы гореть да отваливаться один за другим, и так этот человек весь от рук до сердца изнутри прогорел.
Лежит человек у себя в мансарде, умирает и думает: «Умереть-то я умру, да только я не скотина, — душа моя куда пойдет?» И все ему кажется, что стоит над ним царевич и говорит: «Дяденька Василь Андреевич, покушай свежего сена!» - и пучком сена ему в рот тычет; а сено такое сочное, душистое, - так бы и съел. Откроет человек рот — ам! - а ни царевича, ни сена. Так этот человек, не поевши сена, душу-то и отдал.
Вот лежит он ночью холодный, а в двери вдруг — стук-постук, да как запахнет сеном! А человек этот и ответить не может: ни души у него, ни языка, ни пальцев. Тут дверь тихонько заскрипела, и входит в мансарду коровка, - сама махонькая, бока серенькие, лоб черненький, одного рога нет. Подошла к человеку, полизала его длинным языком, он и очнулся, а только изнутри пустой и двинуться не может. А маленькая коровка ему и говорит: «Я, Василь Андреевич, душа твоя сереброструнная». Подивился на это человек и думает ей: «Вот ты как! Чего же тебе от меня надо?» А маленькая коровка ему отвечает: «Зачем же ты меня, дяденька, отдал? Теперь хотят меня на царскую службу приписать». «Большое дело!» - думает в ответ человек, - «Я служил, и ты послужи». «Легко тебе было в палатах служить», - говорит ему маленькая коровка, а у самой слеза катится. - «А меня на войну посылают». Удивился в мыслях человек: «Да кому ж ты нужна на войне, душа ты мелкая?» А маленькая коровка ему и отвечает: «Хотят меня в святые заступники определить, чтобы я оторванные руки-ноги солдатские опекала и грехи их перед Господом отмаливала, а то им покоя нет. Что ни война — так руки схватят себе какие ноги, а ноги как пойдут к солдату домой да как примутся дверь топтать: «Солдат, дорогой! Мы тебя не забыли, в кровь истоптались, а тебя, яхонта, отыскали! Накрывай на стол, давай праздновать!» Ребятишки солдатские ревут, баба в угол крестится, а рукам-ногам обидно: они за Родину воевали, в кровь себя истоптали, а им не рады. Вот и пойдут по простоте солдатской всю квартиру крушить, даже обои посрывают. А какой из меня для них святой заступник? Руки-ноги то, чай, солдатские, - вот уж погрешили - так погрешили, натоптали - нахватали, нарубили — настреляли, а я за них мучайся. Не хочу я перед Господом за чужие грехи просить, хочу свои отмаливать!».
Пожалел человек маленькую коровку, да ведь и недаром он у царского наследника три года в учителях ходил. Вот он маленькой коровке и думает: «Пойди, душа, скажи рукам-ногам: буду я вашей святой заступницей, да только вы все делайте, что я скажу, а если кто не послушается, того пополам переломаю. Да и погляди, согласятся ли».
Маленькая коровка пошла на войну, да как бой кончился, собрала всех своих подсвятков и говорит им: «Ну, буду я вам святой заступницей перед Господом Богом, да только поклянитесь мне, что во всем будете меня слушаться». Руки ноги как пошли сгибаться: «Клянемся, матушка!» Делать нечего, стала маленькая коровка им святой заступницей перед Господом, святость ей то кости ломит, то спину гнет, а что делать — непонятно. Со страху прибежала ночью к человеку безъязыкому, а его уже в гроб уложили. Маленькая коровка в двери мансарды — стук-постук, вошла тихонько, полизала хозяина языком, тот и очнулся. Маленькая коровка ему и говорит: «Что ты, безъязыкий, наделал! Мало что меня отдал, так еще я теперь стала рукам-ногам святой заступницей, даже и уши некоторые ко мне нынче приползли, - как мне теперь быть? Святость мне кости ломит да спину гнет, не хочу я перед Господом за чужие грехи просить, хочу свои отмаливать!»
«Это не беда», - думает коровке мертвый человек. - «Пойди, душа, поутру, собери снова руки-ноги собери да скажи им: «Как я теперь ваша святая заступница, беритесь-ка, ноги, в руки, да ступайте своих солдат искать, а я буду за вас дорогою Бога молить»». «Это можно», - говорит маленькая коровка, - «Да только что я за них Богу скажу?» «Эх ты, глупая», - думает ей человек, - «Что тебе Бога тревожить? И без твоих молитв они солдат своих находили, так и теперь найдут».
Маленькой коровке терять нечего, собрала она после боя солдатские руки-ноги и говорит: «Ну, ступайте теперь своих солдат искать, - то-то они по вам скучают! А я за вас буду тем временем Бога молить». Те и обрадовались, руки ноги похватали, да как потопали, - по всем дорогам во все края идут, аж земля под ними гудит. Маленькая коровка еще пуще испугалась, побежала ночью к своему человеку, а его уже в церковь перенесли. Маленькая коровка церковные ворота единственным рогом поддела, вошла внутрь, подошла ко гробу, полизала покойника языком, он и проклюнулся. «Что ж ты, плохой человек, делаешь со мной?» - плачет маленькая коровка. - «Я ведь душа твоя, а ты меня мало, что отдал, так еще и беду навел! Уж почто я не хочу святой заступницей быть, за чужие грехи просить, а хочу свои отмаливать, - так еще и новых грехов на душу взяла! Мало что подсвятков своих обманула, да веди вдобавок они придут к солдатам, баб с детишками напугают, солдата покоя лишат, сами осерчают и квартиры ипотечные разнесут!» «Хоть ты и ученая моя душа, а корова и есть», - думает ей человек. - «Как придут руки-ноги к солдатским домам, на лифтах подымутся, соседкам поклонятся да примутся двери топтать, - тут ты им всем явись да вели перво-наперво к солдату под кровать заглянуть. А теперь и ступай отсюда, мне отдыхать пора».
Вышла маленькая коровка из церкви, еле утра дождалась и видит: пришли руки-ноги к солдатским домам, на лифтах поднялись, перед соседками посгибались да и принялись двери топтать: «Солдат, дорогой! Это мы, твои руки-ноги любезные!» Тут маленькая коровка им всем и явилась. «Так, - мол, - и так, как я есть ваша святая заступница, то велю вам прежде всякого дела солдату под кровать заглянуть, а кто будет мне перечить — того я пополам переломаю». Руки-ноги как пошли сгибаться - да прямиком в солдатскую спальню. А только вместе им под кровать не залезть: пришлось рукам ноги отпустить, а ногам на бок лечь. Заглянули руки-ноги под кровать — а там деревяные руки-ноги лежат, да такой казённой красоты! Лакированные. Увидали деревянные руки-ноги непрошеных гостей — и давай их лупить: «Эх вы, рвань!» Старые руки-ноги как заплачут, как закричат: «Не бейте нас! Силища в вас страшная, клейма на вас государевы, вы по подобью нашему сделаны: будем вас за новых богов чтить, с утра до ночи перед вами гнуться и всю солдатскую работу по дому делать!» Выскочили старые руки-ноги из-под кровати да и бросились солдату по дому помогать: кто елку выносить, кто лампочки менять. Как увидала это маленькая коровка, так святость ее и попустила, и пошла она свои грехи замаливать.
А кто спросит меня, - чай, к безъязыкому-то человеку его пальцы тоже приходили? - тому я скажу: «Нет!» Потому как разве это война — царенышей грамоте учить?
Генеральская война
Лежали в одном госпитале мозоль, холера да двенадцатиперстная язва. Жизнь у них в госпитале, понятно, какая была: одни тебя лелеют, другие тебя гоняют, - беспокойно. Собрались мозоль, холера да двенадцатиперстная язва в ординаторской и стали держать совет: как быть? Нужен им святой заступник, выпросить для них у Господа войны какой: от войны-то им всем троим раздолье делается. Ну, полезла холера под койку да и вытащила ночной горшок. Тот давай вырываться, - да не тут-то было: мозоль ему ногу закусила, холера живот закрутила, язва по шесть перстов в каждое плечо запустила: держат. Так, мол, и так, будешь, горшок, нашим святым заступником. Горшок плачет, кричит, а эти трое его уговаривают: мол, какая у тебя, горшок, мирная жизнь? С утра до ночи в чужую жопу глядеться. А будет война — генералом станешь, мы тебе поможем, в нас большая сила есть! Горшок подумал, да и согласился: жизнь-то у него в госпитале и правда плохая была, только и надежд, что старший медбрат на пенсию тебя заберет и кашпо для своей настурции из тебя сделает. Вот стал ночной горшок святым заступником: холеру перед Господом хвалит, мозоль расписывает да язву двенадцатиперстную чуть не в ангелы выводит за терпеливый ее характер. Господь послушался и послал большую войну. Обрадовался горшок, засобирался в генералы, только шасть из-под кровати — а его: хвать! - военный контингент прибывать пошел. С язвой двенадцатиперстной по три часа на нем кряхтят, с холерой каждые три минуты бегают, да еще и мозольные норовят горшок к себе под подушку спрятать, чтоб далеко-то на мозолях не ковылять. Понял ночной горшок, что его надули, и начал Господу в уши орать: «Ой, Господи, вылечи ты мозоль, да холеру, да язву двенадцатиперстную, чтоб неповадно им было врать да обманывать!» Рассердился Господь: «Ах ты, говнотазик! Вздумал святое заступничество позорить да своих подсвятков ругать! Уж я тебе покажу!» - да и сделал так, что горшок на подковы переплавили. Лошадь скачет, а горшок своих подсвятков славит да Господа за них молит: святой заступник, что поделаешь. А мозоль, да холера, да язва двенадцатиперстная генералом стали: генерал перстами приказы пишет, холерой заклеивает да мозолью припечатывает, да все посмеивается и ночной горшой добрым словом поминает.
Добрая жена
У одного человека жена была очень добрая. Что этот человек ни скажет — жена ему отвечает: «Злодей ты, злодей, и мысли у тебя злодейские!» Придет человек с работы домой и говорит: «Эх, жена, ну у меня и начальник! Ты ему: «А!» - и он тебе: «А!», ты ему: «Б!», и он тебе - «Б!», а как до дела дойдет, так и выяснится, что он совсем даже и не то сказал, а если и то сказал — так не то подумал, а если и то подумал — то я, дурак, плохо его мысли читал. Вот козел!» А добрая жена и ответит: «Злодей ты, злодей, и мысли у тебя злодейские! Начальник-то большой человек, на нем финансовая ответвенность, а если он где и приврет, то не со зла, а со страху. Стыдно тебе!» Человеку и правда сделается стыдно, да ведь жизнь-то не мед, нет-нет, да и нажалуешься. Придет, быало, человек домой и говорит жене: «Эх, жена, видел я кота на улице, - сам толстый, рожа масляная, когти — как крючья, и все за голубем ходит: и есть не ест, и отдохнуть не дает. Вот мучитель!» А добрая жена и говорит: «Злодей ты, злодей! И как я, такая хооршая, за такого злодея-то пошла! Кот, небось, слабеньким рос, в молодости наголодался и теперь все себя проверяет: сможет он себе пропитание-то обеспечить или нет? А что голубь от него мается, так сам виноват: зачем вкусно пахнет да кота дразнит? Стыдно и тебе, и ему!» Человеку и правда стыдно станет, — такая жена у него добрая, а сам он камень каменный.
Вот и пошел он со стыда топиться в море. Прыгнул и стал тонуть. Сначала мимо зелени морской тонул, потом мимо камня, потом мимо ила, а потом и до песка дотонул. Пару раз уже чуть не передумывал, да как вспомнит, какая у него жена добрая, так еще ниже и опустится. Наконец, так низко этот человек опустился, что не выдержал с перепугу: «Нет, думает, уж лучше добрая жена, чем худая смерть». Начал он бить ногами да руками, вдруг хвать что-то, - а оно на ощупь знакомое. Заинтересовался мужик. Хвать эту штуку другой рукой — еще знакомее делается. Смотрит человек — а это бутылка водки. Огляделся и видит: сидит он на столе по-турецки, а кругом стола морские коты расселись и мелкой рыбкой закусывают. Увидели морские коты этого человека и ну визжать от радости: они, знать, давно хотели чебе человека поймать, и трех чуть даже не поймали: топиться-то в России всегда поводы есть. Да только все утопленнники свои решение меняли и начинали наверх барахтаться. Наконец, сообразили морские коты на бутылку водки ловить, — так наш человек и попался.
- Ну, - говорят ему морские коты, - будешь ты теперь нам святым заступником.
Стало человеку досадно: то жена, то коты морские, да еще кругом сомик непонятный вроде мухи плавает и усами человеку шею щекочет. А у святого заступника судьба известно, какая, - с утра до ночи за чужие грехи просить, так что некогда свои замаливать. Стал человек изворачиваться:
- Отпустите, - говорит, - меня, морские коты. Сам я злодей из злодеев, не нужен вам такой заступник: буду Господу на вас наговаривать, грехи ваши черным цветом раскрашивать, от меня вам один вред будет. Зато, - говорит, - жена у меня добрая-предобрая, она и пожалеть умеет, и слово доброе замолвить, особенно про чужого кого. Отпустите меня, морские коты, а я вам жену пришлю. Еще и солнце не зайдет, как станет она вам святой заступницей.
Морские коты тоже не вчера родились, знают, чье мясо съели, им такой заступник, который будет перед Господом их грехи сильно расписывать да разукрашивать, ни к чему не нужен.
- Ступай, - говорят, - да только чтобы ты не сбежал, мы к тебе сомика приставим. Если не вернешься до захода солнца, он у тебя издохнет, и мы тебя за такой грех в святые заступники заберем.
Испугался человек, сунул человек сомика в чехол от мобильника да и поплыл бегом наверх. Вдруг морские коты его окликают. Обернулся человек, а морские коты ему и говорят:
- Мужик, ты водку-то отпусти.
Словом, выплыл этот человек обратно на набережную и пошел домой. Приходит к жене и говорит:
- Ну, жена, я теперь тебе не муж, а кот морской. А у нас, морских котов, дело строгое: у нас вместо мобильника миелофон, и что ты ни подумаешь — я обо всем сразу узнаю. Хорошо, что ты у меня, жена, такая добрая-добрая, тебя и упрекнуть-то нечем.
«Вот же алкоголик!», - думает жена, - «Что у меня за доля, - третий раз замужем, и все за психами ебаными!»
А человек и говорит:
- Ах, хорошо ты, жена, думаешь! Да и правда, разве наш врач со зла коз ворует, - просто у него такой доброй жены нет, вот ему и поговорить не с кем!
«Э», - думает жена, - «Дерьмовый же у тебя мелкофон! Хоть бы у Бога получше был, а то вся моя доброта низачем пропадет!»
А человек и говорит:
- До чего ж ты хорошо, жена, думаешь! И действительно, не со зла же мой свояк кота подпалил, - просто нет у него такой доброй жены, какая ты у меня, вот он и искал тепла у первого встречного-поперечного!
«Дурак ты, дурак, - думает жена, - По одной доброте моей тебя терплю! Да свояка-то не жалей, - он от меня побольше твоего тепла получает!»
А человек и говорит:
- Ты ж моя ласточка, золотое мое сердце! Ну, спасибо, что приласкала свояка, а то б нас мыши давно насмерть заели!
Ахнула тут жена, вспыхнула, хвать у мужа из рук сомика в чехле от мобильника да и шмяк об стенку, - вот тебе, козлу, твой миелофон! Тут из колодца морские коты как выскочат, как схватят женщину да как поволокут ее под землей в море. Привязали морские коты эту женщину на дне морском рачьим усом к горячей батарее и сделали своею святою заступницей. Жена, конечно, от доброты сердечной быстро всех морских котов перекусала, так что теперь они все со стигматами ходят и очень своей богоугодгостью довольны.
А если кто меня спросит, - сомик-то что, подох? - тому я прямо скажу: "Нет!" Потому что Господь не так милостив, как сомику бы хотелось.
Черти-заступники
Подрались два черта. Один кричит: «Ты мне святым заступником будешь!», другой орет: «Нет, ты мне святым заступником будешь!», чуть не убили друг друга. Наконец, сговорились пойти вместе в церковь да поставить каждый по свечке. Чья свечка дольше будет гореть, того Господь лучше слышит, - тому, значит, и быть для другого святым заступником. Повязали черти уши платочками, пришли в храм, посмтавили по свечке, - да только свечки пошли у них ровнехонько гореть: разом и догорели. Поставили черти еще по свечечке, а те опять капелька в капельку горят, — и догорели вместе. Тут черти стали ставить свечки одну за другой, а те знай ровнехонько горят. Чувствует тут Господь — как-то от свечек жарковато стало. «Вот же», - думает, - «Достали меня поляки своими вечными поминками!» Посмотрел вниз и видит: вовсе это не поляки, а стоит в Новочеркасске махонькая церквушка, а в ней черти наперебой свечки жгут, лишь бы друг другу святыми заступниками не быть. А свечки-то казеные, по ним отчетность идет. Вот Господу и пришло на ум, как два дела одним махом сделать. Явил он себя чертям прямо посреди церкви и говорит: «Короче, мальчики, решайте: один из вас сейчас быстро становится другому святым заступником, а второго я назначу святым заступником к полякам». Тут черти про свечки забыли да как пошли друг другу в копытца кланяться: «Разреши, братец, я тебе святым заступником стану!» - «Нет, уж, братец, это ты мне разреши, - я тебе святым заступником стану!» Господь глядь — а правая-то свечка, кстати, на этот раз сильно быстрее левой догорела. Он тогда тихонько обе свечки прибрал и в рукав к себе спрятал. А черти так по сей день друг другу и кланяются, аж вся шерсть на пузиках повытерлась. Ну, и полякам формально не к чему придраться: процесс идет, вопрос рассматривается.
Заступные работы
Вот была весна, когда дожди шли да шли, шли да шли, и от такой сырости развелось на небесах Господних видимо-невидимо мышей. А в Петропавловске жил один человек, Валерий-дурачок: с малолетства седой, а все равно дурной. А у Валеры-дурачка был такой кот, что ни одной мыши прохода не давал. Как мышь увидит — так и схватит, а как схватит — так и съест, а не съест — так хоть оштрафует: кого на сальце, кого на маслице. До того мышам от Валерыного кота жить не моглось, что собрали они как-то раз все свои пожитки да и ушли в сиротский дом жить, бедной кашкой подъедаться: пусть не сытно, так хоть не страшно. Кот загрустил, а тут как раз подошел пост на Иакова Боровицкого. Господь видит — кот за весь день ни одной мышки не тронул, - ну, думает, годное животное, - и прибрал к себе. Выдал коту полосатую палочку и сделал кота этим самым мышам святым заступником: отмаливай, кот, мышиные грехи, да так, чтобы их, писклявых, совесть пробрала, и перешли они с нектара да амврозии на нормальную мышиную еду, а то охамели ваще. Ну, кот себе, знай, молится за мышей с утра до ночи, а мыши, знай, нектаром надуваются да еще и кричат коту: «Мало стараетесь, товарищ участковый!» Истомился кот, замаялся, а подмоги не просит — гордость у него.
Ну, молится раз кот, молится, а мыши над ним измываются. Не выдержал кот, заплакал. Тут выходит к нему из-за тучки сам святой отрок Иаков Боровицкий и пальцем кота манит: «Я», - говорит, - «всех судоходцев перед Богом заступник, и старый морской трюк тебе покажу: встань на хвост да начни качаться из стороны в сторону. Мыши решат, что на небесах шторм начался, и примутся со страху собственные грехи замаливать». Встал кот на хвост и давай раскачиваться, а мыши видят — шторм идет и давай напоследок пировать: пол-рая поизгрызли. А кот качался-качался, да хвост себе и поломал, потому что никакого отрока Боровицкого на свете не было, как он сразу из чрева матери своей вышел святыми мощами, явленными на станции метро Боровицкая в 1956 году. А кота, стало быть, бес попутал.
Вот Господь рассердился на кота, что тот и мышей не ловит, и на рабочем месте с какими-то дураками разговаривает; назначил коту для острастки двести часов заступных работ особо строгого режима: приставил к тем ангелам, которые были сильно пьющие. Кот уже и не рад, что его живым на небо взяли. А сильно пьющие ангелы тоже не сахар. Обрадовались, что у них свой заступник перед Господом появился, и начали кота донимать: то в Союз писателей их не берут, то Кузьмин их не печатает, - каждому своя напасть; давай, говорят, котя, моли Бога за нас. Ну, кот сперва старался-старался, да только этих разве отмолишь! Тут не двести часов, тут века не хватит. Заплакал кот: «Почто ж это меня живым на небо взяли, от Валеры-дурачка запрасно забрали, если мне то с палкой под дождем валандаться, то за ангелов уклюканных с утра до ночи Бога просить, да еще и хвост поломат, как у нехристи какой египетской?» Сам себе плачет, а Господу не жалуется: гордость у него.
Глядь кот — а из-за тучки выходит отроковица, преподобная святая Рахиль Бородицкая. «Я», - говорит, - «всех беглых невест заступница, и тебя одной хитрости научить могу. Скажи ты своим ангелам сильно пьющим, что надо тебе к матушке съездить благословения испросить, а сам в роще заляг и телефон отключи. Три дня они тебя поищут, а потом выпьют как следует да сядут про тебя элегии писать. Так ты от заступничества и сбежишь». Кот послушался и сказал этим алкоголикам, что надо ему к матушке в Петропавловск сходить да попросить благословения на нелегкий такой труд — грехи их замаливать. Побузили ангелы сильно пьющие, да для своей же пользы кота и отпустили. Ну, пошел кот в небесную рощу, засел в травке, телефон отключил и сидит. Господь это увидел и прогневался на кота пуще прежнего: души мышей не ловит, за пьяных ангелов не просит, да еще и телефон, зараза, отключил. А никакой отроковицы Рахили-то и не было никогда, была она вовсе даже не отроковица, а старица, а кота бес попутал опять. Ну, Господь тоже человек порядочный: сам кота живым на небо взял, никто его не науськивал, - самому и расхлебывать. Пожалел он кота и дал ему самое легкое заступничество, какое только можно придумать: отправил его святым заступником к горшкам на райскую кухню. У горшков на этой кухне и грехов-то никаких не было: они только и делали, что райскую кашу варили, да такую хорошую, что каша как закипит — так удержаться не может и сама себя хвалит.
Ободрился кот, пришел на райскую кухню и говорит: «Ну, горшки-поварешки, есть теперь, Божьей милостью, и у вас заступник!» Тут горшки как пошли радоваться, да на пол выворачиваться, да райскою кашей во все стороны плеваться! Каша вопит, кот орет: «Да что ж это вы, дурни, вытворяете?!» А горшки в ответ: «Эх, миленький, знал бы ты, как нам жизнь безгрешная надоела! А теперь у нас заступник есть, грехи наши замаливать, - ну, щас мы развернемся!» Тут кот не заплакал — в голос завыл! Глядь, выходит из-за тучки отрочек, совсем махонький, преподобный схимонах Боголеп. «Я», - говорит, - «Всех быстроумерших заступник, могу тебя научить, как от заступничества уйти». Кот говорит: «Только тебя, беса поганого, тут и не хватало». А Бес ему и говорит: «Эх, глупый ты кот, разве ты не видишь, что я, хоть и бес, а все-таки тебе самый настоящий заступник? Я не грехи твои замаливал, а честное дело делал: от мышей тебя избавил, от ангелов сильно пьющих спас, захочешь — и от горшков спасу». Удивился кот: «А чего это ты, бес, ко мне такой добрый?» Бес только на него глянул, кот и примолк. А бес ему говорит: «Ты, котя, чем горшки ловить да челом за них бить, ляг вопреки Божьему велению — и умри».
Послушался кот беса, лег на пол, умер, - и в тот же час за грехи свои в ад попал. Тут-то его мука и кончилась.
Jezus malusienki
(польская народная песня)
Сестра моя своей сестре
была сестры роднее, -
и я в ответ к своей сестре
была сестры нежнее.
О, каждая из нас сестре,
своей единственной сестре,
была всего важнее!
Моложе втрое, чем сейчас,
мы той весною были.
Котенок серый был у нас,
и мы его любили.
К сердечку прижимать его,
с ладошки угощать его, -
он был нам лучшим другом,
пушистым, милым другом.
Но вот беда - лишь у меня
с ладони ел котенок.
И вот беда - лишь у сестры
спал на груди котенок.
И нам пришлось его в мешке
снести по насыпи к реке.
Мы с ней рыдали на песке,
сестра сестры бледнее.
Но каждая из нас сестре,
своей единственной сестре,
была всего важнее.
Моложе вдвое, чем сейчас,
мы той зимою были.
Любила наша няня нас,
и мы ее любили.
Улыбки нежные ее,
напевы тихие ее, -
она была нам другом,
любимым, милым другом.
Но вот беда - лишь мне одной
тихонько пела няня.
И вот беда - сестре одной
улыбки слала няня.
И нам пришлось ночной порой
пройтись с ней в рощу под горой.
Мы поутру слегли с сестрой,
сестра сестры больнее.
Но каждая из нас сестре,
своей единственной сестре,
была всего важнее.
Вчера, в четверг, в полденный час
мы шли с сестрой и пели.
Глядели юноши на нас,
и мы на них глядели,
и взгляды их ласкали нас,
и каждый был готов тотчас
стать нашим нежным другом,
сердечным, нежным другом.
Но вот беда - ведь трех сердец
одна любовь не свяжет,
И вот беда - один венец
на две главы не ляжет.
И мы, смеясь льстецам в лицо,
под звон монист и бубенцов
спокойно шли мимо юнцов,
сестра сестры вольнее, -
ведь каждая из нас сестре,
своей единственной сестре,
была всего важнее.
И видим мы: у входа в Храм,
В дрожащей дымке зноя
Мужчина, незнакомый нам,
Беседует с толпою.
И кудри мягкие его
И речи странные его
Пленили нас с сестрою.
Среди бродяжек и дельцов,
среди ослов и мудрецов
Под древними вратами
Он словно с нами был один,
Он словно с нами был един -
И тонкими перстами
Сердечки наши вынимал,
К устам медовым прижимал...
Он нам казался другом,
прекрасным, давним другом!
И, обратясь ко мне одной,
позвал после заката
в ту рощу, где любили петь
мы с нянею когда-то.
И, обратясь к моей сестре,
сказал, что роща эта -
та, где играли мы детьми
с котенком до рассвета.
И были нам его слова -
шафран, и шесек, и шарва,
шумара пряная листва,
и шекед, и шевета.
И вот, не говоря с сестрой,
Пришла сестра к себе домой.
И вот, не глядя на сестру,
сестра вернулась ко двору.
И не звенела мошкара,
и не шумела детвора,
и замерла среди двора
оливы тень сухая...
И нож взяла одна сестра,
и нож взяла другая.
И режут, за ломтем ломоть,
лепешки девственную плоть,
и молча за хромым столом
вершат молитву над вином.
Затем едят. Сестра встает,
сестре руки не подает, -
и вот сестра с сестрою
немою улицей ночной -
————немою площадью ночной -
————————немою тропкою ночной
————————————приходят в рощу под горой.
Он там. С ним люди.Звездный рой
горит над головою.
В тот час лишь мне, лишь мне одной
он обещал смиренно,
что даже смерть познает смерть, -
одна любовь нетленна.
И обещал моей сестре,
что станет чище снега
тот, для кого одна любовь
суть альфа и омега.
И тем, что нам он говорил,
он и ласкал нас, и корил,
и свет блаженный нам дарил,
и странной негой мучил.
Молчали спутники его,
но стук сердечка моего
от слов сияющих его
стал громче страха моего,
и громче гнева моего,
и ревности гремучей.
Под неба черною хупой
стояли мы, сестра с сестрой.
Теней оливковая мгла
фатой на лица нам легла.
И пела, пела мошкара:
«Осанна, милая сестра!»
Далёко было до утра,
но только шаг - до рая.
И нож взяла одна сестра,
и нож взяла другая.
И кровь его в траве ночной
была - корица и алой,
шафран, и нард, и мёд густой,
и мирра золотая.
...Что привело в ту ночь солдат
под тихий холм, в безвестный сад?
По ком звенели в этот час
оковы, стиснувшие нас?
Кого, дыханье затаив,
солдаты ждали средь олив
безмолвно и упрямо?
Мы знаем только, что зарей
нам не пришлось идти домой:
на площади у Храма
нам дом последний возвели, -
одно бревно и две петли.
Нам хлеб последний принесли
и мёд последний принесли, -
а мы друг другу, как смогли,
повыше косы заплели.
За нами стражники пришли, -
и вот, по утренней пыли
мы с песней радостной пошли, -
сестра сестры вольнее:
ведь каждая из нас сестре,
своей единственной сестре
была всего важнее.
И в ранний час, в весенний час
перед толпой казнили нас.
И солнце вышло, чтобы нас
облечь парчой златою.
И там, где тень легла в пыли, -
одно бревно и две петли, -
сухие травы зацвели,
и ангелы, что к нам сошли,
пред этим знаком до земли
склонились головою.
И пели ветви и ветра:
«Осанна, милая сестра!»
И обняла сестру сестра
пред райскими вратами.
А ночью люди шли и шли,
тайком от стражи шли и шли
нам поклониться до земли:
волхвы, служанки, короли,
писцы, блудницы, ковали
чертили тайный знак в пыли:
одно бревно и две петли, -
и речи страстные вели
горячими устами.
И их клинки и языки,
и их слова и кулаки
сурово и смиренно
во все, во все края земли
осанну сестрам понесли, -
————мечом двуострым понесли,
———————заветом страстным понесли,
————огнем священным понесли:
о том, как мы на смерть пошли,любовь любовью превзошли
и смертью смерть превозмогли, -
и се, любовь нетленна,
раз в бедном доме на горе
сестра моя своей сестре
была сестры роднее, -
и я в ответ к своей сестре
была сестры нежнее:
ведь каждая из нас сестре,
своей единственной сестре,
была всего важнее.
Игры и забавы
Дети выбирают жеребьевкой Смерть и Новенького. Все остальные делятся на две группы — Бесы и Ангелы. Новенькому завязывают глаза и кружат его на месте, чтобы он не знал, где «бесы», а где «ангелы»,- справа или слева от него.
Бесы и ангелы: Смерть-кума, // Кого привела?
Смерть: <называет имя новенького>
Бесы и ангелы: Смерть-кума, // Откуда взяла?
Смерть: <обычно называет место, где «новенький» умер; в некоторых отсеках сегмента М1 принято называть место, где «новенький» родился> Бесы и ангелы: Смерть-кума, // Как увела? Смерть: <называет причину смерти «новенького»> Бесы и ангелы (обращаясь к новенькому): Согрешил — покайся, // Ври — не завирайся, // А кто завирается - // Будет долго каяться! Новенький: <называет причину, по которой был отправлен в ад, - истинную или ложную, на свое усмотрение>.
Далее «ангелы» и «бесы» по очереди выкрикивают вопросы, уточняя подробности греха «новенького». Начинают обычно «ангелы». Цель обеих команд — заставить «новенького» сбиться и признать, что он соврал и «не покаялся» в истинном поступке, приведшем его в ад. Если решающий вопрос задают «ангелы», то новенький попадает «в рай», примыкает к «ангелам» и «вытаскивает» из ада одного беса (который тоже становится «ангелом»). Если решающий вопрос задают «бесы», то новенький попадает «в ад», примыкает к «бесам» и «утаскивает» из рая в ад одного «ангела» (который тоже становится «бесом»). «Смерть» следит за тем, чтобы игра шла по правилам. Если новенький ответил на десять вопросов связно, то считается, что он «покаялся»: тогда он имеет право выйти из игры и больше не тянуть жребий. Игра всегда заканчивается тем, что все участники оказываются «в аду».
В этот момент правила игры меняются.
Игра не имеет специального процесса подготовки и может начаться спорадически, по стечению обстоятельств, если двое детей случайно сталкиваются лицом к лицу и несколько секунд не могут разойтись. Окружающие немедленно становятся вокруг них кольцом и вцепляются каждому из столкнувшихся детей в руки. Тот, за кого ухватилось больше человек, становится «Бесом», а другой – «Христом». Далее «Бес» повсюду ходит за «Христом», не отступая от него больше, чем на три шага. При этом «Бес» не имеет права бросить игру, а «Христос» не имеет права пытаться убежать или спрятаться. Игра может длиться несколько дней, месяцев или лет, порождая особые отношения близости между игроками, которые наблюдатель мог бы счесть мучительными. Игра заканчивается, если стечением обстоятельств появляются новые «Христос» и «Бес», - каковых обстоятельств, естественно, дети тщательно избегают*. Не известны, однако, случаи, когда прежние «Бес» и «Христос», будучи формально освобожденными от своих обязательств, прекратили бы игру.
Однако, если такое происходит, то в этот момент правила игры меняются.
* Некоторые эксперты склонны считать это бессознательное стремление избежать столкновений лицом к лицу причиной известной «вьюнковой» походки, распространенной в ориентальной и североевропейской зонах ада. - С.П.
Играющие выбирают Бальтазару и Гуся, остальные - гусята. Гусятам крепко держать друг друга за пояс. Тот, кто не удержался в цепи, должен постараться быстро встать на свое место. Бальтазара роет ямку, а Гусь с гусятами ходит вокруг него и нараспев говорит слова:
Вокруг коршуна хожу,
По три денежки ношу,
По копеечке,
По совелочке.
Балтазара продолжает рыть землю, он ходит вокруг ямки, встает, машет крыльями, приседает. Гусь с гусятами останавливается, спрашивает Балтазару:
- Бальтазару, что ты делаешь?
- Ямку рою.
- На что тебе ямка?
- Копеечку ищу
- На что тебе копеечка?
- Иголочку куплю.
- Зачем тебе иголочка?
- Мешочек сшить.
- Зачем мешочек?
- Ножи класть.
- Зачем тебе ножи?
- Твоих деток резать.
- Что они тебе делают?
- Sola Fide кричат!
- Ты бы воротник поднял да уши закрыл! Коли не умеешь, так лови их!
Бальтазара старается схватить гусенка и вырвать из цепи, Гусь защищает гусят, гонит Бальтазару: "Sola Gratia! Sola Gratia!"
Пойманный («зарезанный») гусенок выходит из игры, а Бальтазара продолжает ловить следующего. Гусь, защищая цыплят от Бальтазары, не имеет права отталкивать его руками, но может проклинать его, плевать и кусаться. Игра кончается, когда «зарезаны» все гусята.
В этот момент правила игры меняются.
Колыбельная Иакова Зееведева
Ох ты, окаянушка,
Брат мой Иоаннушка,
Ради нашей матушки
Ляг скорее спатушки!
Не гляди на небушко,
Не едай от хлебушка,
Не пивай ты кровушку,
Не склоняй головушку
Буйную да смелую
На грудь Его белую!
Ох ты, окаянушка,
Брат мой Иоаннушка,
Ради нашей матушки
Ляг скорее спатушки!
Не внимай Молению,
Не иди к Борению!
Он, хоть будет плохонек,
Встанет, жив-живехонек,
А на нашу долюшку –
Мука да неволюшка!
Ох ты, окаянушка,
Брат мой Иоаннушка,
Ради нашей матушки
Ляг скорее спатушки!
Как придут солда-а-ты,
Как придут солда-а-ты,
Как придут солда-а-ты,
Как придут солда-а-ты,
Как придут солда-а-ты,
Как придут солда-а-ты,
Бог у Авеля спросил:
- Где ты голову красил?
- Я не краской, не замазкой, -
Я на полюшке лежал,
Пред Тобой ответ держал.
Не лечи ты, подорожник, моей раны ледяной.
Ты на фельдшерскую ставку в Божье Воинство поди.
Божье Воинство не знает ни гордыни, ни стыда, -
Их Отец Небесный кормит, они крыльями шуршат.
Они крыльями шуршат и песню страшную поют:
«Поднимайтесь, братия, на Великую Войну, -
На Великую Войну, на погану Сатану!
Очи его страшные в сто уколов ослепим,
Кости его страшные в сто ударов сокрушим,
Глотку его страшную мечом огненным заткнем,
Сердце его страшное разорвем на сто кусков!
Будем сердце его есть да нектаром записать,
Боевые свои раны подорожником лечить!..»
Так не тронь же, подорожник, моей раны ледяной,
А по ветру да по лютому на небо поспеши.
Расскажи там, подорожник, что ты фельдшер хоть куда:
Шесть-то крыл ланцетовидны, пестик крестиком крещен.
А про то им, подорожник, ничего не говори,
Как я, маленький-бескрылый, с неба падая, кричал,
Как собаки меня нюхали и дворники мели,
Как мальчишки меня, плачущего, поленились бить.
И лежу я, весь поломан, на Чертольском бережке,
Моя рана ледяная нарывает вглубоке,
Ни на небе, ни под небом подорожника мне нет, -
А я знай себе смеюсь и тихо песенку пою:
«У одних гордынюшка в глотке огненым мечом,
А другим гордынюшка — подорожник дорогой».
Символический язык любовных знаков
Язвы на ногах– Береги Себя для Меня, Скрытая Любовь
Вздутие живота – Ваша Любовь Взаимна
Некроз тканей – Остерегайся
Надмение живота – Отвергнутая Любовь
Вывих сустава – Тайная Любовь, Ты Прекрасна
Смещение позвонков – Я никогда не забуду Тебя
Отслоение роговицы – Восхищение, Мое Сердце болит о Тебе.
Оспа – Нет, Отказ, Я не буду с Тобой
Восхождение пупа – Ты избегаешь Меня, Отказ
Гнетеница – Я Буду Молиться за Тебя, Красавица
Флюс – Дай Мне Перерыв, Я действительно Искренен
Горлянка, горнуха – Любовь с Первого Взгляда
Мононуклеоз – Холодность, Безразличие, Бездушие, Бессердечие.
Грудница – Непостоянство
Язык лёг – Я Люблю .
Трахеит – До свидания, Отъезд, Спасибо за Прекрасно проведенное Время.
Добрая лихорадка – Возвращение Привязанности, Люби Меня, Желание, Симпатия
Изжога – Равнодушие, Безразличие
Грудная жаба – Твоя Дружба значит для Меня очень Много, Доверие, Мудрость, Надежда
Желтуха – Восхищение, Совершенство
Подагра – Тоскую по Тебе
Опущение матки – Ты Пламя в Моем Сердце
Закожник – Ты Восхитительна
Ногтевые грибки – Смирение, Покорность
Рожистое воспаление – Восхищение, Одиночество
Панкреатит острый – Девичьи Чары
Панкреатит хронический – Чистота, Девственность, Величественность, Это божественно Быть рядом с Тобой
Знобуха – Гордость, Изобилие, Процветание, Благосостояние
Цинга – Вечный сон. Забвение, Воображение
Икота – Ты Красавица
Перелом, трещина в кости – Я Никогда не Скажу
Колотье – Чистота, Невинность, Верная Любовь
Корчи – Материнская Любовь, Милосердие
Ветрянка – Завоевание, Победа в Борьбе
Крикливцы – Оставайся такой же прекрасной, как Ты есть
Дифтерит – Ты Единственная, Когда я рядом с Тобой, всегда светит Солнце
Летячий огонь – Поцелуй Меня, Привязанность, Преодоление трудностей.
Чирей – Невиновность, Вечная Любовь
Судорожная форма отравления спорыньей – Мы Будем Счастливы
Тиф – Раздражение/ Гнев.
Кондиломы - Гордость
Твердые мозоли – Твой Подарок успокаивает Меня
Ущемление грыжи – Я не Могу Жить без Тебя
Невстаниха – Верность, Дружба, Привязанность
Бессоница – Наивысшее Счастье, Поверь Мне
Маточное кровотечение – Ты можешь Надеяться
Насморк – Любовь с Первого Взгляда
Глубокие язвы на голени – Обаяние, Очарование
Кашель с одышкой – Я помню Всегда
Горячка – Чистота и Невинность, Я Достоин Тебя, Ты Ангел, Тайна
Фолликулярная ангина – Лучше Смерть, чем Бесчестье
Обморожение – Мимолетное Впечатление, Вы не произвели Впечатления
Поясничные боли – Невинное Сердце
Боль под ложечкой –.Девичество
Тошнота, рвота – Береги Честь, Вознаграждение за Заслуги
Одышка – Надежда, Жалость
Темные пятна на коже – Подчинение, Покорность
Притка – Объяснение в Любви, Поверь Мне
Почесуха – Достоинство, Скромность
Пуп опустился – Осторожно, Лояльность, Я Всегда Прав
Ссадины на ногах – Давай Попробуем быть Счастливыми
Порча – Правда
Эпилепсия –.Отставка, До свидания
Садно – Хрупкая Любовь
Зуд – Ты Прекрасный Друг
Сибирская язва – Думаю об Отсутствующем Друге
Корь – Я Вспоминаю Тебя каждый день.
Спящая немочь – Смелость, Сила, Мужество
Озноб – Доверие
Сухие крылья – Превосходный Любовник, Слава
Татарская оспа – Беспокойство, Успокой Меня
Типун – Счастливая Любовь
Различные горячечные болезни – Жду Твоего Ответа.
Удушье – Преклоняюсь перед Тобой
Паралич – Нежность, Забота, Внутреннее Смирение
Чересленицы – Привязанность, Желание Угодить
Черная немочь – Тайные Оковы Любви
Летаргия – Поцелуй Меня, Привязанность, Преодоление трудностей
Щиплющие боли – Воспоминания, Истинная Любовь
Стреляющие боли – Ты Глупа
Смертная моя,
я потерял тебя.
Был бы я жив, я бы век свой прожил
ради одной тебя.
Только ты меня,
Смертная моя,
не попросила «Милый, живи
ради одной меня».
Смертная моя,
я потерял тебя.
Был бы я жив, я бы злата нажил
ради одной тебя.
Только ты меня,
Смертная моя,
не попросила «Сытно живи
ради одной меня».
Смертная моя,
я потерял тебя.
Был бы я жив, я бы в праздности жил
ради одной тебя.
Только ты меня,
Смертная моя,
не попросила «Праздно живи
ради одной меня».
Смертная моя,
я потерял тебя.
Был бы я жив, я разбоем бы жил
ради одной тебя.
Только ты меня,
Смертная моя,
не попросила «Буйно живи
ради одной меня».
(и т.д.; в некоторых сегментах ада набирается до 11 варьирующихся куплетов. Однако последние два куплета всегда исполняются одинаково)
Смертная моя,
я потерял тебя.
Был бы я жив, я б остался в аду
ради одной тебя.
Только ты меня,
Смертная моя,
не попросила «Не воскресай
ради одной меня».
А как был у пастушки белый козленок,
прекрасный белый козленок.
Всегда бежал за пастушкой козленок,
белый, как пена, козленок.
Куда бы пастушка за стадом ни шла,
бежал за нею козленок.
Все козлята в стаде шли перед ней,
но бежал за нею козленок, -
белый, как пена, козленок.
Стадо дошло до глубокого рва,
пастушка, за нею козленок.
К ночи стадо дошло до глубокого рва, -
пастушка, за нею козленок.
Все козлята уснули у самого рва, -
только не белый козленок.
Стадо спало, не спала лишь пастушка,
не спал и белый козленок.
Пастушка пришла к нему с хворостиной,
встала над ним с хворостиной.
«Теперь ты должен бежать впереди», -
грозила она хворостиной. –
«Как пойдут все козлята узким мостком,
как пойду я за ними мелким шажком,
как забоюсь за тебя,
как оглянусь на тебя,
как пошатнусь, как сорвусь с мостка
из-за тебя, мой козленок!
Пойдешь впереди, мой козленок!»
Но утро настало, и стадо пошло,
и бежал позади козленок.
По узкому мостику стадо пошло,
и бежал за пастушкой козленок.
И пастушка его на том берегу
отхлестала своей хворостиной,
почти до крови она отстегала
козленка своей хворостиной.
Все козлята дошли до высокой горы, -
пастушка, за нею козленок.
К ночи козлята дошли до горы, -
пастушка, за нею козленок.
Все козлята уснули у самой горы,
не спал только белый козленок.
Стадо спало, не спала лишь пастушка,
не спал и белый козленок.
С палкой пастушка к козленку пришла,
палкой грозила козленку.
«Теперь ты должен бежать впереди», -
грозила пастушка козленку. –
«Как пойдут все козлята вверх по горе,
как пойду я за ними вверх по горе,
как забоюсь за тебя,
как оглянусь на тебя,
как пошатнусь, как сорвусь с горы
из-за тебя, мой козленок!
Пойдешь впереди, мой козленок!»
Но утро настало, и стадо пошло,
и бежал позади козленок.
Вверх по горе все стадо пошло,
и бежал за пастушкой козленок.
И пастушка его на вершине горы
избила палкой до крови,
на самой вершине высокой горы
избила козленка до крови.
Стадо дошло до чужого села, -
пастушка, за нею козленок.
К ночи все козлята дошли до села, -
пастушка, за нею козленок.
Стадо уснуло у входа в село,
не спал только белый козленок.
Стадо спало, не спала лишь пастушка,
не спал и белый козленок.
С ружьем пастушка к козленку пришла,
ружьем грозила козленку.
«Теперь ты должен бежать впереди», -
грозила пастушка козленку. –
«Как пойдут все козлята чужим селом,
как пойду я за ними чужим селом,
как забоюсь за тебя,
как оглянусь на тебя,
как пошатнусь да как упаду
посреди села, мой козленок!
Пойдешь впереди, мой козленок!»
Утро настало, и стадо пошло,
и пошел впереди козленок.
По чужому селу все стадо пошло,
и в страхе пошел козленок.
Испугавшись ружья, пошел впереди
прекрасный белый козленок.
Впереди пастушки чужим селом пошел ее белый козленок.
И упал посреди чужого села, и сломал себе ножку козленок.
И лежал посреди чужого села,
и от боли плакал козленок, -
прекрасный белый козленок.
Пастушка пришла к нему с хворостиной,
встала над ним с хворостиной.
«Позволь мне нести тебя за плечами», -
грозила она хворостиной. –
«Не бросай меня, не оставь меня,
дай нести тебя, мой козленок!
За плечами нести, мой козленок!»
Но только плакал козленок.
Пастушка с палкой к козленку пришла,
палкой грозила козленку.
«Позволь мне нести тебя на плечах», -
просила она козленка. –
«Не бросай меня, не оставь меня,
дай нести тебя, мой козленок!
На плечах нести, мой козленок!»
Но только плакал козленок.
Тогда пастушка пришла с ружьем,
ружье навела на козленка.
«Позволь мне нести тебя на руках», -
она умоляла козленка. –
«Не бросай меня, не оставь меня,
дай нести тебя, мой козленок!
На руках нести, мой козленок!
Мой прекрасный белый козленок!» -
И тогда закричал козленок:
————«Отъебись уже от меня, Алёна!
————Господи, да отъебись же ты уже от меня, Алёна!
————Я привел к тебе до полста человек, -
————отъебись от меня, Алёна!
————Я привел к той луже пятьдесят блядь с лишним человек за последний год, -
————отъебись же ты от меня, Алёна!
————Ради Бога,
————ну хотя бы ради Господа Бога самого Всевышнего Всесвятого Всевидящего,
————ну хотя бы ради Него, -
————отъебись ты уже от меня, наконец,
————отъебись от меня, Алёна!
————Отъебись, наконец, Алёна!»
И пастушка тогда подняла ружье,
навела его на козленка.
Подняла пастушка к плечу ружье
и его навела на козленка,
Но слепыми стали глаза от слез, -
не попала она в козленка.
Но слепыми стали руки от слез, -
не попала она в козленка.
Половина козлят вокруг них полегла,
но она не попала в козленка,
И еще половина козлят полегла,
но она не попала в козленка,
в своего дорогого козленка.
И тогда пастушка взяла козленка,
как ни кричал козленок.
Подняла на плечи к себе козленка,
как ни кричал козленок.
За плечами она понесла ружье,
на плечах понесла козленка, -
одного-единственного своего
понесла на плечах козленка, -
кровинку свою, хворостинку свою, -
белого с красным козленка.
Белого с красным козленка.
Наиболее распространенные приметы
Если курица хнычет - к хорошим вестям;
Если убрать палец с устья БПВ - к хорошим вестям;
Если на твое лицо с потолка упадет паук - к хорошим вестям;
Если шатало под тобой смирно стоит - к хорошим вестям;
Если появились зернообразные узелки на плавниках и жабрах - к хорошим вестям;
Если кто играет своею шапкой - к хорошим вестям;
Если правый локоть назад выворачивается - к хорошим вестям;
Если наблюдается эпидермофития - к хорошим вестям;
Если вода снегом пахнет - к хорошим вестям;
Если муха попала в питье или в еду – к хорошим вестям;
Если симптомы носят идиопатический характер - к хорошим вестям;
Если адвокат купит "чепчик" - к хорошим вестям;
Если во сне не плакать - к хорошим вестям;
Если вместо пальпации применить перкуссию - к хорошим вестям;
Если сам себя оплюешь - к хорошим вестям;
Если брюшная полость неглубокая - к хорошим вестям;
Если чихнешь в понедельник натощак – к хорошим вестям, во вторник – к хорошим
вестям, в субботу – к хорошим вестям;
Если горох по снятию с огня кипит - к хорошим вестям;
Если ворона летает над домом и чего-то хочет - к хорошим вестям;
Если у тебя язык повернется - к хорошим вестям;
Если до 70% мутаций оказываются спорадическими - к хорошим вестям;
Если покойник во сне отсутствует - к хорошим вестям;
Если голова болит - к хорошим вестям;
Если лед на реке становится грудами, - к хорошим вестям; если гладко - к хорошим вестям;
Если наблюдаются два элемента триады - к хорошим вестям;
Если двери не скрипят - к хорошим вестям;
Если эозинофилы концентрируются вокруг пролиферирующих сосудов - к хорошим вестям;
Если собака воет в сторону соседского дома - к хорошим вестям;
Если мясо сильно уваривается в кастрюле - к хорошим вестям;
Если сердечные тоны выслушиваются в нижних отделах живота - к хорошим вестям;
Если у собравшегося уходить из дома есть свои причины - к хорошим вестям;
Если попадется на встречу первой женщина - к хорошим вестям;
Если ощутить селезенку не удалось - к хорошим вестям;
Если наступишь на двух светлячков разом - к хорошим вестям;
Если попадется навстречу живой человек - к хорошим вестям;
Над Днепром-рекою
Брели по пыли двое,
Брели они из Винницы в Шомыш.
Один был бес побитый,
Хребет его забритый,
Его вел по этапу вертухай.
Дошли до Полтавы,
Пред ними чисто поле,
А в поле колосится колосок.
Колосок согнулся,
А бес тут покачнулся
И вот что вертухаю говорит:
«Товарищ, товарищ, товарищ Йосифенко,
Прости, что тебя дважды обманул,
Но знай, что под бушлатом,
На брюхе на косматом
Несу я два сорватых колоска.
Ты меня не маял, ты меня не хаял,
Ты в меня блискавцев не метал,
А только в моей ставке
Оставил я на лавке
Голодных девять тысяч бесенят.
Блискавцами не биты,
Хребты им не забриты,
А муку они терпят все равно:
Не прыгают, не скачут,
А с голодухи плачут,
И даже помереть им не дано.
Товарищ мой верный,
Я все понимаю,
Я совесть тебя пачкать не прошу.
За первый меня взяли,
А за второй сослали,
А третий я сейчас уколошу.
Товарищ, товарищ, товарищ Йосифенко,
Ты клятву священную мне дай:
Ты три-то колосочка
Отправь сынкам и дочкам,
Меня же, как и должен, расстреляй».
С неба гром раздался,
Колосок сломался,
Вертухаю под ноги упал,
А бес, ружьем сраженный,
Стоит, окровавленный,
И от него разлился дивный свет.
С улыбкою на пасти
Стоял бес в чистом поле,
И голод его больше не терзал.
Стал бес возноситься,
В небо подниматься,
А вертухай заплакал и сказал:
«Будешь ты сегодня
На пиру Господнем
И встретишь там товарищей моих.
Ты сразу их узнаешь,
По шрамам распознаешь, -
Так вот что передай им от меня:
«Товарищ, товарищ, товарищ мой безглавый,
Болят мои раны, как хотят:
Одна заживает,
Другая нарывает,
А третюю перстами бередят.
Товарищ, товарищ, товарищ обожженный,
Ты мать мою рассказом не терзай,
Что ты-то там пируешь,
Что ты-то там гуляешь,
А я тут непрерывно воскресай.
Товарищ, товарищ, товарищ мой разбитый,
За что мы проливали нашу кровь?
За Вечныя Лета,
За Свет аще от Света,
За эту распроклятую Любовь».
Пословицы и поговорки
Наш совет для всех един: «Мене, текел у-парсин».
Если ты такой умный — почему ты такой мертвый?
На то оно и ад.
Give me that old time religion,
give me that old time religion,
oh, give me that old time religion, -
it's good enough for me.
I don't want to save my soul,
oh, I don't want to save my soul.
Just give me that old time religion, -
it's good enough for me.
It was good for our mothers,
It was good for our mothers,
It was good for our mothers -
And it’s good enough for me.
I don't want your Love, oh Brother,
I don't want your Love, oh Brother.
Just give me that old time religion:
it's good enough for me.
It made me see no evil,
oh, it made me see no evil,
it made me see no evil, -
and it was good enough for me.
I don't want to live forever,
oh, I don't want to live forever.
Just give me that old time religion:
it's good enough for me.
It took care of our fathers,
It took care of our fathers,
It took good care of our fathers, -
And it’s good enough for me.
I will die when I am dying,
I will die when I am dying,
oh, I will die when I am dying, -
And it’s good enough for me.
Yes, let me die when I'm dying,
oh, let me die when I'm dying,
just let me die when I'm dying, -
and it's good enough for me.
PS: Никто из тех, с кем я говорил, не опознавали в этом тексте элементов оригинала, и все отрицали тот факт, что язык текста — английский. - С.П.
Городские легенды и страшные истории
Одна женщина спала в своей кровати, и вдруг ей на грудь сел черный кот и стал ее душить. Женщина закричала, побежала к сыну и говорит: «Сыночек, сыночек! Черная кошка пыталась меня задушить!» Сын ее выругал и сказала, что женщине это приснилось. Ночью женщина не хотела идти спать к себе в кровать, но сын ее заставил. Только женщина легла, как откуда-то появился черный кот и стал ее душить. Женщина закричала и еле-еле сбросила с себя кота. Кот исчезл, а женщина бросилась на кухню и сказала: «Сыночек, сыночек! Черный кошт опять пытался меня задушить!» Сын накричал на нее, что она все выдумавает, но женщина всю ночь боялась заснуть и не знала, что делать. Тогда дочка сказала этой женщине: «Мама, возьми с собой в постель нож, и когда кот сядет тебе на грудь, ты отруби ему лапу». Ночью женщина взяла с собой нож и легла в кровать. Сразу появился черный кот, схватил женщину за шею и стал душить ее. Женщина схватила нож и отрубила коту лапу. Кот страшно закричал и исчез, а кровавую лапу женщина спрятала под подушку и заснула. Утром женщина пошла на кухню и видит: на полу лежит ее сын, весь в крови, и у него отрублена одна рука. Но это не имело никакого отношения ни к женщине, ни к коту.
- - -
По одному лесу люди никогда не ходили, потому что этот лес был проклят. Но один человек случайно зашел в этот лес темной ночью. Он очень торопился и ничего не слышал вокруг. Но потом он устал, присел передохнуть и услышал, как вокруг него стонут деревья. Они стали качаться и говорить: «Человек, дай нам свою кровь, и мы помажем свои раны!» Человек пригляделся и увидел на всех деревьях ужасные раны. Но он очень спешил, встал и пошел дальше. Тогда деревья стали качаться из стороны в сторону и стонать еще громче: «Человек, человек, наши раны страшно болят, дай нам своей крови и мы вылечимся!» Но человек не обращал на них внимания и просто шел по своим делам. Тогда черные ветки вдруг превратились в огромные руки со страшными острыми пальцами. Эти руки стали из всех сил стараться схватить человека, чтобы разорвать его на части и помазать его кровью свои раны. Но их пальцы просто проходили сквозь него.
- - -
Один доктор заманивал к себе лечиться людей, а сам набивал их ватой и соломой и делал мумии.Один человек поздно ночью пришел к доктору и остался у него ночевать. Ночью он проснулся и увидел, что доктор стоит и смотрит на него. Этот человек испугался и уехал. На следующее утро он опять пришел к доктору лечиться, остался до поздней ночи и заснул. Ночью его что-то разбудило, а это опять был доктор, он стоял над этим человеком и смотрел на него, и в руке у него был скальпель. Человек опять испугался и убежал от него. На следующий день он опять пришел лечиться к доктору и не заметил, как наступила ночь и он уснул. В полночь он услышал какие-то звуки и видит: доктор стоит над ним, а в руках у него скальпель и вата. Человек закричал, а доктор бросился на него, убил, натолкал ватой и сделал из него мумию. И для этого человека все закончилось. А для доктора — нет.
В одном городе было озеро, а в самом городе никто не жил. Когда-то в этом городе жили люди, но их всех поглотило озеро. Но однажды приехли новые люди. Там была старинная книга и в ней было написано: «Каждый, кто приехал в этот город, должен искупаться в озере!». Новые люди пошли купаться, их было трое. Один человек зашел в озеро и ему показалось, что озеро хочет его проглотить. Он испугался и вышел. Второй человек зашел по пояс и ему тоже стало казаться, что озеро хочет его проглотить. Он тоже испугался и выбежал на берег. Третий человек зашел по самую шею и почувствовал, что озеро вот-вот проглотит его. Он испугался и бросился на берег, озеро пыталось проглотить его назад, но он сумел вырваться. И озеро осталось ужасно маяться от голода. А эти люди стали говорить другим людям, которые приезжали в город: «Не читайте книгу и не ходите в озеро!» И маянию озера не было конца.
Два путешественника шли по лесу и очень устали. Перед собой они увидели замок. Этот замок вызывал у них плохое, но непонятное чувство. Но они очень устали и решили зайти. Они стали стучать, но им никто не открывал. Тогда они взломали двери замка и вошли. Там был коридор, который шел в две стороны, и они пошли каждый в разные стороны. Человек, который пошел налево, шел очень долго и пришел в огромную комнату, полную картин. Он стал переходить от картины к картине, и, когда дошел до последней картины, вдруг понял, что он тут уже был. На его страшные крики прибежал второй человек и тоже стал смотреть картины, и, когда дошел до самой последней, тоже вдруг понял, что он тут уже был.
Одной женщине подруги говорили: «Если увидишь на улице черную перчатку, никогда не поднимай, а то произойдут ужасные страдания!» Но женщина пошла домой и увидела черную перчатку. Она забыла, что ей говорили подруги, и подняла перчатку. А это была не простая перчатка, а такая, что по ночам зажимает людям нос и рот и убивает. Женщина пришла домой, заперла перчатку в сундук и забыла про нее. И ничего не происходило. Но однажды женщина услышала, как ночью кто-то громко громко кричит и стонет. Эти звуки шли из сундука. Женщина отперла сундук и увидела, что там лежит черная перчатка. И эта перчатка была вся скрючена от боли, потому что она столько лет хотела задушить женщину и не могла выбраться из сундука.
Сидели два медведя
На ветке ледяной.
Один качал газету,
Другой читал ногой.
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам.
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
Сказал медведь медведю:
«Смотри, король идет!
Мечом несчастных пиктов
В могилы он сведет!
Вставай, вставай, товарищ,
Кончай читать ногой!
Я выброшу газету,
И мы пойдем на бой!»
Спустились два медведя
По ледяным сучкам
И ринулись навстречу
Безжалостным войскам.
Врагов топча, кусая
И яростно хуля,
Из вересковых кущей
Изгнали короля.
«Теперь докончим дело, -
сказал второй медведь, -
И будем лучше прежнего
На дереве сидеть!»
Круша, рыча, кусаясь,
Сил не щадя своих,
Они добили пиктов,
Оставив лишь двоих.
Засунув их за щеки,
Довольные собой,
Уселись два медведя
На ветке ледяной.
Один сосал за ухом,
Другой чесал свой лёд,
И им одним достался
Весь вересковый мед.
Не гадай, во что щедрость Господня выльется, -
радуйся, когда в срок дается.
Вот и мыльце годами с утра не мылится,
и веревочка в волосах не вьется,-
а когда полезешь от этого удавиться,
то и мыльце враз начинает мылиться,
и веревочка начинает виться.
(И-за неустойчивого размера часто пересказывается с незначительными вариациями. Так, иногда подразумевается, что строки 3-7 — прямая речь Г. - С.П.)
Послесловие
(Сергей Петровский)
Что бы я ни говорил себе про бессмысленность превращения моей коллекции в книжку, я не могу не представляться себе, как она попадает в руки к моим детям. Дай Бог, никогда это не произойдет, а если и произойдет — то так: вот Агата стоит у кассы крошечного подвального магазинчика с этой книжкой в руках, и вот Андрюша заглядывает из своего высока ей через плечо, приплясывая, как юный весенний жираф. И они, не открыв эту книжку, просто откладывают ее, не замечают имени автора — и уходят. Вот так бы я хотел, чтобы все было. Чтобы просто была эта секунда связи, когда я всем, всем, что у меня еще есть, всем, что у меня осталось, слал бы им одну-единственную мысль: «Всё хорошо, дети. Всё хорошо. Всё хорошо».