Впоследние десять лет, кажется, не существовало значительного западного издания,которое не опубликовало бы хотя бы один материал, посвященный теме «кидалтов»(слово, произведенное от англ. kid– «ребенок», и adult– «взрослый»). «Вебстер» разместил на своих страницах слово kidult в2004 году, и тогда же выбрал слово adutescent (adult + adolescent, «подросток») «словомгода» [2].В последний год российские издания подключились к процессу описанияподразумеваемого феномена и введения в активный язык слова «кидалт», несмотряна его удивительную неблагозвучность для русского уха. В частности, «Профиль»вышел со статьей «Как стать кидалтом» в январе 2007 года[3],TimeOut–с масштабным материалом «Синдром Карлсона» в сентябре того же года[4], «Новые известия» - со статьей «Впали в детство» в январе 2008 года[5].

Всеупомянутые выше публицистические материалы примерно в одних и тех же выраженияхи с одной и той же интонацией описывают то, что представляется авторам самостоятельнымновым феноменом. Подразумевается, что в последнее десятилетие, а то и раньше, вобществе появилась новая категория людей, часто называемых «кидалтами». Людиэти на данный момент пребывают в возрасте (тут мнения незначительно расходятся)20-40 лет, но большей частью где-то между 25 и 35, и отличаются от всех прежде виденных нами людей, по мнениюбольшинства исследователей феномена, своим «нежеланием взрослеть». Традиционноеописание «кидалта» начинается с перечня игрушек, которые стоят у него наприкроватном столике (а то и на рабочем столе), с указания количества часов,которые «типичный кидалт» проводит у телевизора за просмотром анимационныхсериалов, и с упоминания кочующей из статьи в статью «футболки с Симпсонами»(героями сериала TheSimpsons).«Кидалт», по мнению авторов, инфантилен,недалек и не желает думать о будущем. Еще одним общим мемом в рамках описания иобсуждения «кидалтов» становится упоминание «синдрома Питера Пена» (в своюочередь, медийного мема: такой синдром не фигурирует в стандартных мануалахпсихиатрической диагностики, - например, в Diagnostic and Statistical Manual ofMental Disorders[6]): подразумевается, что «кидалты», как и герой романа Дж. Барри, не желаетвзрослеть и живет в собственной зачарованной стране, полной инфантильного очарования.Некоторые исследователи «кидалтов» снисходительно замечают, что сами «кидалты»«не обязательно инфантильны», другие, напротив, ужасаются инфантилизму этихвзрослых людей, ведущих себя по-детски

Общийтон существующего на сегодняшний день обсуждения (а точнее, медийногоконструирования) феномена, маркируемого словом «кидалт», - это тонапокалиптического плача разной степени сдержанности. Как всегда бывает впроцессе конструирования медийного феномена, подход к вопросу о «кидалтах»оказывается удивительно бихевиористским, не сказать – антропологическим: чтоест, как выглядит, куда ходит, что смотрит. Вопрос «почему» чаще всегоигнорируется, как наименее интересный, зато финалом материала или книги обычнооказывается неожиданный для антропологического труда пассаж о грядущих бедахцивилизации, заселенной одними «детьми с кредитными карточками». При этом предполагается,видимо, что кредитные карточки через десять лет этим «бреющимся детям» будетвыдавать некая божественная сила - или трясущиеся от старости представителистарой гвардии, которые не могут уйти с поста, являясь последним зрелым оплотоминфантильного человечества. Иными словами, вопрос о том, как на самом делебудет развиваться феномен, большинством исследователей не ставится тоже. Продолжаяупотреблять слова «синдром Питера Пена», мы сами оказываемся носителями «синдромаТикающего Крокодила»: мы откусили кусочек от очень лакомой тему, мы все ещечувствуем на устах ее вкус, но ухватить ее не можем, а лишь жадно ходим за нейпо пятам.

Причинавышесказанных упущений – в очень базовой проблеме: любая попытка задать один изперечисленных мной выше вопросов приводит к распаду всей существующей нынчеконцепции «кидалтов». Феномен «кидалтов» - в том виде, в котором он обычно описывается и обсуждается, - не подаетсяпоследовательному анализу потому, что является вымышленной конструкцией, -результатом естественной, но, видимо, все-таки не слишком продуктивной попыткиобъединить целый ряд действительно новых и нетривиальных явлений в единуюсистему и дать ей некоторое имя. Однако в данный момент имя «кидалты» немаркирует сколько-нибудь полную систему понятий, - оно является мемом. Явлениеже, о котором идет речь, действительно требуют осмысления, - или, по крайнеймере, начальной попытки такового.

Мне видится корректной (хоть и не лишенной целого ряда недостатков) следующаяформулировка: в последние полторадесятилетия мы наблюдаем, как некоторые люди, пребывающие в возрасте,однозначно ассоциирующемся у нас со зрелостью, принимают персональные решениякак повседневного, так и стратегического характера, ассоциирующиеся у нас созначительно более молодой возрастной группой, и выстраивающие свой образ жизнив соответствии с этими решениями. При такой постановке вопроса мне видитсяочень важным обратить внимание на субъективность описываемого феномена: главное,что заставляет нас обращать на него внимание, главное, что делает его,собственно, феноменом, - это его несоответствие нашим представлениям о том,какие решения должен принимать и (какой образ жизни, должен, соответственно,вести) человек, причисляемый нами к категории «взрослых». Попытка понятьпричины этого субъективного несоответствия (и, возможно, пересмотреть егооснования) кажется мне наиболее интересным подходом к разговору об указанномфеномене.

Избегаятермина «кидалты» с его нынешней негативной нагрузкой и его не слишком яснымсмыслом, я предпочту пользоваться термином «новыевзрослые». Для наших последующихрассуждений крайне важно присутствие здесь слова «взрослые» безо всякогоиронического контекста.

Практическилюбой материал о феномене «новых взрослых», - журналистский, исследовательский,социологический, - виденный мной до момента написания этой статьи, включал всебя непременную попытку определить, по каким именно параметрам «новыевзрослые» не проходят тест на «взрослость».

Например,в августе 2004 года SundayTimesсообщалаоб исследовании, проведенном Британским Совет экономического и социальногоразвития: в ходе исследования выяснялось, сколько 30-летних американцев,британцев и австралийцев проходят «три теста на зрелость: окончание образования,уход из дома и финансовая независимость». Sunday Times сообщала[7],что таких людей оказалось меньше трети. Автор статьи цитировал доктора ЭльзуФерри, автора исследования, заявлявшую: «Задержка в достижении зрелостистановится все заметнее и заметнее». Однако ни в какой момент статья незадается вопросом о целесообразности определения «зрелости» посредством именноэтих «трех тестов». В целом ряде других материалов[8] авторы охотно вспоминают, что «…оставит человек отца своего и мать свою иприлепится к жене своей», попрекая «новыхвзрослых» тем, что по окончании учебы они иногда продолжают жить с родителями. Изодного материала в другой кочует мем про то, что «зрелость теперь наступает в 35лет», - источником загадочной цифры, по всей видимости, следует считать материалыамериканской переписи населения 2000 года, показавшей, что 25% американцев ввозрасте между 18 и 34 живут с родителями[9], а также привычку ряда маркетинговых компаний определять достижение покупателемтридцатипятилетия как переход в другой сегмент «целевой аудитории».

Этии многие другие примеры показывают нам, насколько болезненно-насущной являетсянаша потребность четко определить грань между «зрелостью» и «незрелостью» дажетам, где в этом нет юридической необходимости. Нам важно не только строгозафиксировать, с какого момента человек, принадлежащий нашей цивилизации имеетправо совершать те или иные поступки или привлекаться к полной мереответственности за те или иные преступления, - нам важно осознавать, чтосуществует некоторый ментальный рубеж, переходя который человек делается«взрослым».

Этонеобходимо нам, в первую очередь, длятого, чтобы знать, кто находится в курсе правил нашей общей игры. «Взрослые» поопределению играют между собой на равных: если мы говорим, что тот или инойчеловек – «взрослый», мы понимаем, чего от него ждать, как на неговоздействовать, как с ним обращаться. «Новые взрослые» вызывают раздражение итревогу у такого большого числа наблюдателей ровно потому, что нарушают чувствобезопасности, становятся в большой мере непредсказуемым фактором на общемигровом пространстве.

Втревоге по поводу «новых взрослых» присутствует еще один фактор: представителистарших возрастных категорий часто испытывают определенную боязнь подростков (аименно с их стилем жизни часто сравнивают стиль жизни «новых взрослых»). Речьидет не о витальном страхе перед прямой агрессией со стороны молодых людей (самостоятельнаяи характерная тенденция)[10], но о восприятии подростка как «иного», обладающего достаточными возможностями длятого, чтобы нанести вред или причинить боль. «Новый взрослый» оказывается оченьопасным «подростком» для тех, кто воспринимает его как такового: его возраст,юридическая и финансовая независимость, его права, равные правам наблюдателя (вотличии от ситуации с настоящими подростками) делает его объектом для самыхтревожных проекций.

Ещеодна причина этой тревоги заключается в том, что «новые взрослые», по мнениюподавляющая большинства критиков, не просто нарушает правила игры, но претендуютна позицию, уже существующую в социальной схеме, но занятую совсем другими ееучастниками, - на позицию ребенка (подростка). Не касаясь сейчас вопроса оправильности такого предположения, мы можем легко представить себе, какиетрудности оно создает. В первую очередь, такой взгляд на «новых взрослых»подразумевает перекладывание ими ответственности как за повседневные, так и заглобальные решения на других игроков: фактически, мы боимся, что нам навяжут«родительскую» роль по отношению к социуму. Именно это боязнь заставляет медиаодновременно постоянно подчеркивает успешность и экономическуюсамостоятельность «новых взрослых», - и говорить о них так, как если бы онисидели на шее у других представителей категории «взрослых» (кстати, нередкоисследователи забывают упомянуть, что «новые взрослые» - классовый феномен, несуществующий в малоимущих кругах или странах, борющихся за базовуюэкономическую стабильность).

Получается,что «новые взрослые» и те из «прежних взрослых», кто реагирует на них сопасением (назовем их «консервативными взрослыми»), диаметральнопротивоположными способами борются с одним и тем же страхом: страхом навязаннойгиперответственности. «Новые взрослые» считают, что эта гиперответственность навязываетсясуществующим нынче социальным конструктом «зрелости» и сознательно уклоняютсяот многих его требований, в то время как «консервативные взрослые» тревожатся, что именно этот уклонизм состороны «новых взрослых» возложит гиперответственность на них самих. Инымисловами: никто не хочет быть «взрослым» в том консервативном понимании, окотором мы еще будем говорить, и каждый считает, что другие навязывают ему этучрезмерную «взрослость». И термин «кидалт», и испуганные (снисходительные, нервные,апокалипсические) высказывания, связанные с «новыми взрослыми», оказываютсяскорее проективными, чем описательными, и сообщают нам о говорящем больше, чемо предмете его высказывания.

Вконце пятидесятых для поколения подросших бэби-бумеров придумали слово«тинейджеры», отражавшее принципиально новую культурную и социальную реальность.В шестидесятых для того же поколения понадобился термин «молодые взрослые» (young adults). В восьмидесятых новые паттерныповедения породила термины thirtysomethings(«тридцатьсчемты») и, позже, twentysomethings(«двадцатьсчемты»). В ранних девяностых появились tweens («двенашки» - дети в возрасте от 8или 10 до 13 лет), - как принципиально новая категория самостоятельных потребителейкультуры и товаров. Однако именно последнее десятилетие взорвалось во подавляющембольшинстве языков развитых стран десятками терминов для определения новыхвозрастных стратегий и категорий, знаменуя начало мучительного поиска нового полноценногоязыка для описания новых жизненных реалий.

Масштабмедийных упоминаний, исследований и книг, посвященных вопросам «кидалтизма», «исчезновениядетства» (утверждение, что дети слишком рано перестают быть детьми), «продлениядетства» (утверждение, что дети слишком поздно перестают быть детьми), «второй зрелости»(тенденции «начинать жизнь сначала после 50-55 лет), и целого ряда другихпостоянно возникающих понятий, заставляет предположить, что проблема лежит всамом методе описания наблюдаемых нами явлений. Мы оказались в сложной позиции,время от времени возникающей в любой области знания: события, в своемдинамическом развитии, незаметно или почти незаметно пересекли некую черту,позволявшую нам описывать их в терминах отклонения от уже существующейпарадигмы. Уточнение этих отклонений, масштаб их несоответствия, громоздкостьописаний, опирающихся на прежние реалии начинают препятствовать нашемупониманию происходящего. Перечисленные выше термины и описанные выше проблемывидятся мне следствием назревшей необходимости пересмотреть метод описания техизменений возрастного поведения и жизненных стратегий, которые мы наблюдаем в определенныхклассах сегодняшнего экономически развитого общества. Для эффективностидальнейшей работы с этими изменениями нам следует признать, что использовавшиесянами раньше конструкты, описывавшие фазы жизненного цикла, пересталисоответствовать нашим задачам. Возможно, мы снова сможем пользоваться словами«детство», «юность», «зрелость», «старость», - без тяжеловесных уточнений, -если посмотрим на развитие человеческой жизни сквозь призму новой реальности. Любомучеловеку во все века хотелось уделятьбольше времени игре, позволять себе спонтанные поступки, действовать подвлиянием эмоций и поддаваться принципу удовольствия. Наши желания неизменились, - просто легитимизировались другие паттерны поведения.

Принципиально новые характеристики всего жизненного цикла – «новое детство», «новая старость»и отсутствие (на сегодняшний день) крупных исторических катаклизмов между ними,- стали необходимой основой для формирования «новой зрелости». Но в развитииэтого феномена участвовало множество дополнительных факторов.

Начатьследует, видимо с того, что огромное значение имело долгое отсутствие войн иглобальных экономических катаклизмов в западном мире, начиная с середины ХХвека. Мы в буквальном смысле впервые наблюдаем поколение, никогда непризывавшееся в массовом порядке в воюющую армию. Для «новых взрослых» нетолько само детство оказалось свободным от военных трагедий или крупныхэкономических кризисов, - война или кризис и позже не стали рубежом, намертвоотделяющим детство от зрелости, как нередко случалось с предыдущимипоколениями. Детство оказалось не только приятным, - оно осталось в пределахвидимости. Фактически – в пределах досягаемости.

Именноблагодаря этой психологической «досягаемости» детства «новые взрослые»оказались не нарочитыми инженю (встречавшимися в предыдущих поколениях пусть нев качестве массового явления, но в качестве узнаваемого социального типа), но вкачестве людей, чья связь с прежними – детскими, юношескими, - паттернамиповедения оказалась естественной и неразрывной.

Какследствие отсутствия крупных катастроф, немалое значение имел последовательный отказзападного мира от идеи, что жизнь есть процесс искупления первородного греха, -идеи, окончательно сдавшей свои прежние позиции в массовом сознании кшестидесятым годам. Вместе с ними отступила на задний план и концепция «долга»,бывшая одной из важнейших составляющих зрелости. Впервые на сцену вышла идеясчастья как ценности, к которой человек имеет право – и даже должен –стремиться. Сегодня нам трудно оценить масштаб новизны этой идеи; мы привыклиполагать, что право человека на счастье – такое же базовое, как его права навоздух и саму жизнь (тоже, кстати, куда менее очевидные, чем нам сегодня можетпоказаться).

Всвою очередь, очень значительную роль в этом процессе сыграл психоанализ, - нетак непосредственная работа конкретных психоаналитиков с конкретнымипациентами, как вхождение упрощенного языка и упрощенных идей психоанализа впоп-психологию и поп-культуру. Среди центральных идей такого рода была идея оневероятной ценности детства и о необходимости взаимодействовать с «внутреннимребенком» (этот мем утвердился только в начале 90-х годов XX века благодаря поп-психологу ДжонуБредшоу[19], но сама концепция активно присутствовала со времен “оно” Фрейда[20]и «Вечного дитя» Юнга[21]).

Однакопараллельно с этим процессом легитимации «детского начала» у взрослых шелпроцесс приобщения представителей младших поколений, - детей и подростков, - кидеям, информации и образу жизни, прежде ассоциировавшихся со зрелостью. Можноне соглашаться с мелодраматическими выводами, которыми историк и социолог Нил Постманзавершает свою нашумевшую книгу «Исчезновение детства»[22],но невозможно игнорировать детально описанный им феномен: в последниедесятилетия жизнь ребенка требует от него принятия все большего числаповседневных решений, имеющих далеко идущие последствия (например, уже вшестом-седьмом классе западных школ ребенок нередко должен выбрать, какиепредметы он будет изучать на более серьезном уровне, какие – на облегченном, взависимости от того, в какой колледж и на какую специальность он собираетсяпоступать в будущем; перечисление же примеров социальных решений – например,связанных с сексуальностью, - можно сделать бесконечным). Видится резоннымпредположить, что результатом таких изменений оказалось не оплакиваемоеПостманом «исчезновение детства» (все того же воображаемого, жесткоопределенного детства), а принципиальное изменение схемы возрастных паттернов. Вчастности, очень многие вещи, входящие в последовательное психосоциальноеразвитие человека, оказались не сконцентрированы в привычном нас условном«детстве», а растянуты во времени. Именно таким образом потребность в игре, удовольствии, непосредственномповедении, динамике, определенном типе социализации, присущие «новым взрослым»(и вообще в определенной мере пожизненно присущие любому человеку), так яркопроявляются в их сегодняшние зрелые годы.

Отдельноследует заметить, что большую роль в формировании «новых взрослых» сыгралакультурная глобализация, обеспечившая в последние три десятилетия неоценимоевлияние японской культуры на культуру Запада. Результат этого влияния оказалсяпарадоксальным: определенные явления и определенная эстетика, свойственнаясовременной «взрослой» японской культуре и традиционно считавшаяся «детской» наЗападе, вдруг предстала перед западным обществом в совершенно новом свете.Среди примеров этой эстетики, которую уместно будет назвать «взрослым наивом» ,в первую очередь, – анимация и книги комиксов, часто называемые «графическимироманами», эстетика японской рекламы розничных товаров, некоторые особенностидизайна, бешеная популярность «дизайнерских игрушек», предназначенных длявзрослой аудитории, японская поп-музыка со специфической манерой исполнения(кажущиеся детскими голоса в сочетании с легкими, живыми мелодиями), - наконец,популярность игровых автоматов. Под влиянием этих и других особенностейсовременной японской поп-культуры западные взрослые вдруг оказалисьпоклонниками явлений и эстетики, прежде ассоциировавшихся с «детством».

Наконец,одним из важнейших факторов для возникновения «новых взрослых» стало появлениесовершенно уникальной категории людей, обязанных своим нынешним положением иобразом жизни хайтек-буму девяностых годов. Именно тогда семнадцати,восемнадцати и двадцатилетние гении-ботаники за одну ночь превращались вгенеральных директоров, технических директоров, исполнительных директоровпоявляющихся буквально из-под земли многомиллионных корпораций. Эти молодыегении были гениями совершенно особого рода, - в западной культуре они традиционноассоциируются с плохой социализированностью, интересом к Толкиену и «Звезднымвойнам», невниманием к собственному внешнему виду и неумением обращаться спротивоположным полом, - словом, с традиционно понимаемой подростковостью, едвали не инфантильностью. На встречи с одетыми в костюмы от Armani инвесторамиэти «гики»[23],создававшие уникальные компьютерные продукты, как тогда было принято говорить,«в папином гараже», приходили в потертых джинсах и растянутых футболках простопотому, что у них не было другой одежды. Заигрывавший с ними «взрослый» рынокучился говорить на их языка и разделять их интересы, - комиксы, сериал «Скользящие»,привычка рубиться в Doomи«Ультиму», подростковый жаргон, определенные музыкальные пристрастия. «Гики»стали новыми звездами. Для старшего поколения бизнеса, немало напуганногопроисходящим и учащегося сосуществовать в принципиально новой иерархическойсистеме, имитация принадлежности к субкультуре «гиков» стала не только символомвовлеченности в яркий культурный тренд, но и важным деловым механизмом,маркером вашей готовности думать, как они, - свежо, неординарно, ярко, изарабатывать, как они – невообразимо быстро и бесконечно много. Младшее жепоколение, выбирающее себе работу на стремительно растущем IT-рынке, изнывающем от недостаткарабочих кадров, помнило, что именно образ «гениального ребенка», вундеркинда,является наиболее подходящим ключом к успешной продаже собственного резюме,часто состоявшего из одной фразы о незаконченном высшем образовании.

Именноэто поколение IT-вундеркиндов,выросши, составило основу сегодняшних «новых взрослых» и основателями их образажизни, о котором мы еще будем говорить подробно. Кстати, интересен следующий парадокс: «гики»стали первыми и главными «новыми взрослыми» не потому, что, будучитридцатилетними, вели себя, как подростки, а потому, что, будучисемнадцатилетними, работали по двадцать часов в сутки и принимали решения,которые до тех пор редко выпадали на долю людей младше сорока пяти. Важно запомнить,что эти люди были авангардом цивилизации, солдатами прогресса (как мы привыклиего понимать): к этой теме мы еще вернемся.

Безусловно,помимо уже перечисленных причин существовал еще целый ряд факторов,способствующих возникновению «новых взрослых». Так, например, в различныхисследованиях, посвященных тем или иным аспектам этого феномена, нередкоговорится о влиянии победившего феминизма и о том, что феминизм не позволяетмужчинам взрослеть и становиться мужчинами [24]. Оставляя за скобками вопрос об осмысленности этого постулата, следует обратитьвнимание на две вещи: 1) слышащуюся в нем уверенность в существовании строгоопределенного понятия «взрослый мужчина» и 2) свойственную многим наблюдателямфеномена уверенность, что среди «новых взрослых» почти нет женщин, - уверенность,опровергающуюся подавляющим большинством социальных и маркетинговыхисследований, - или вообще отсутствие каких бы то ни было упоминаний женщин приобсуждении темы. Гендерные аспекты феномена «новых взрослых» действительно требуютотдельного разговора (в частности, например, заслуживает упоминания тот факт,что мужчина, ведущий себя «как ребенок», вызывает большее общественноераздражение, чем вызывала бы женщина, поскольку нарушает своим поведением кудабольше гендерных установок). Но существующая ситуация, восходящая еще кюнгианским экзерсисам Мари-Луизы вонФранц[25] и к архетипу «женщина-дитя», по крайней мере, демонстрирует нам степенькосности наших представлений о зрелости и то, насколько мы перестали замечатьэту косность.

Самое главное, что нам необходимо понять, когда речь идет о новой зрелости, - посемуэти паттерны поведения оказываются такими привлекательными. Этот вопрос кажетсясовершенно очевидным, если отвечать на него, не задумываясь о подлинномэмоциональном наполнении детства, и ставит в тупик, если мы даем себе труд насекунду вспомнить, каково действительно быть ребенком или подростком. Детство отнюдьне является самой прекрасной, или защищенной, или даже удовлетворительной поройв жизни человека; мы нередко сохраняем сладостные воспоминания о целом рядемоментов детства не благодаря экстраординарной прелести этих моментов, аблагодаря экстраординарной способности ребенка изумительно полно отдаватьсяприятным переживаниям (в сочетании с экстраординарной способностью нашейпсихики подавлять, вытеснять и позитивно коннотировать менее приятныепереживания). Однако повседневная жизнь ребенка не так уж и хороша.

Всилу чего? В силу, ответим мы, отсутствия у ребенка инструментария,позволяющего эффективно справляться с возникающими перед ним ситуациями. Встающиеперед ним проблемы не так уж сильно отличаются от проблем взрослого, -психологическое давление, эмоциональные зависимости, социальное напряжение, финансовоенапряжение (которое дети, особенно сегодня, часто испытывают во всей остроте),потребность соответствовать ожиданиям, и прочая, и прочая. Но взрослый человекобладает целым рядом инструментов, добытых в борьбе или в естественном развитиии облегчающих противостояние и взаимодействие с окружающим миром. Речь идет нетолько об экономических и юридических инструментах, не только о возможностидинамики в принятии решений касательно собственного будущего, но и инструментовпсихологических, - о худо-бедно отстроенной системе защит, о коммуникационныхнавыках, контакте с собственным телом, умении взаимодействовать со своимивнутренними состояниями. Обсуждая тему новой зрелости с собеседниками, янередко слышала высказывания: «Я бы с радостью вернулся в школу/старшие классы/своюподростковую компанию, если бы мы все были такими, как сейчас; мы бы отличнопроводили время».

Этои есть объяснение привлекательности «новой зрелости», позволяющее ей постепенностановиться одним из доминантных видов зрелости в современном обществе: «новыевзрослые» создают мир, где, наряду с традиционно взрослыми переживаниями иобязанностями, присутствует большинство привилегий детства (право на игру,свободное время, удовольствие, непосредственность, ограниченностьответственности), но отсутствует большинство его недостатков. «Новая зрелость»- это возможность наслаждаться плюсами детства и юности, вернувшись к ним с позиции силы, со взрослым инструментарием ивзрослым самосознанием.

Именноэта возможность сделала, например, удивительно популярным «Школьное диско» (the Shool Disco) – клубные вечеринки, проходящие вкрупных американских городах и собирающие в среднем около 1600 человек за раз[26]. На вечеринки не допускаются гости младше 18 лет. Обязательный дресс-код – школьнаяформа (в ее усредненном американском варианте) – темный верх, светлый низ,обязательный «школьный» (полосатый) галстук; приветствуются школьные прически(хвостики, банты); допускаются костюмы взрослых персонажей школьногопандемониума – учителя, физрука, медсестры. Слоган этих вечеринок – «Восстаниена школьной дискотеке!» - как нельзя лучше отражает идеологию этого феномена: возвращениек прежним, динамичным моделям поведения с позиции силы и с новыминструментарием. Язык, используемый создателями «Школьного диско» для рекламныхматериалов, тщательно балансирует между школьным жаргоном и современнымдискурсом индустрии клубных развлечений, предназначенных для взрослойаудитории: «подростковых» словечек ровно столько, сколько нужно, чтобыиронически обозначить характер вечеринки. Сайт «Школьного диско» предлагаетпотенциальным участникам вечеринки «вернуться в лучшие годы их жизни!» Тутприсутствует все та же внятная ирония (о теме иронии в культуре «новойзрелости» разговор пойдет отдельно), - тех, кто считает подростковые годы «лучшимигодами своей жизни», на деле крайне мало, зато именно так любили выражатьсястаршие. Однако на деле здесь предлагается куда более интересная перспектива:вернуться в те же годы новыми людьми, фактически – вернуться не к темпереживаниям, которые вы испытывали в соответсвующем возрасте, но в фантазию, ужеупоминавшуюся моими собеседниками: прежний уровень динамики, прежниевозможности для развлечений, знакомств и сюрпризов, - но новый инструментарийвзаимодействия, новый тип коммуникаций. Представьте себе школьную дискотеку, накоторой все дружелюбны, ни у кого нет подростковых прыщей, конфликты решаютсянесколькими улыбками и извинениями, а вопрос потери девственности перестал бытьглавным вопросом вселенной. Это и правда могло бы стать лучшими годами нашей жизни.По крайней мере, это могло бы стать одной из наших лучших вечеринок.

Дополнительныйважнейший плюс «новой зрелости», делающий ее столь привлекательной моделью – сниженнаятревога по поводу собственного соответствия или несоответствия условным канонамжизненного успеха. Поскольку «новой зрелости» свойственен отказ отпоследовательного, линейного развития карьеры и от матримониальной стабильности,«новые взрослые» освобождены (в той или иной мере) от соревновательного синдрома,свойственного прежним поколениям. «Новый взрослый» не обязан уметь одной фразойответить на вопрос о собственных достижениях к такому-то возрасту (традиционноответ на этот вопрос начинался с обозначения позиции, занимаемой на карьернойлекции, в той или иной компании, - чем крупнее, тем лучше). «Новый взрослый» неиспытывает дискомфорта, говоря «я тут ударился в дауншифтинг» или «бросил своебухгалтерство и открыл студию йоги, - посмотрим, что получится». Это позицияисключительно комфортна не только с социальной точки зрения, но и спсихологической: право на эксперимент дает и право на провал, но провалэксперимента не ассоциируется с «жизненнымпровалом» - динамизм «новых взрослых»позволяет им делать следующую попытку, чувствуя себя (сравнительно) комфортнопо сравнению с тем, как чувствовал бы себя представитель «традиционнойзрелости».

Джеффри Арнетт в свое время описывал «новых взрослых» как людей, которым свойственны«поиски идентичности, сфокусированность на собственных переживаниях, ощущение,что они стоят на перепутье; предчувствие новых возможностей»[27]. Арнетт, критиковавший «новых взрослых» и использовавший термин «нарождающиесявзрослые», подчеркивающий их несоответствие традиционному представлению озрелости, стремился, таким образом, продемонстрировать сходство объектов своегонаблюдения с инфантильными подростками. Однако если отвлечься от традиционнойустановки и вспомнить, что речь идет о взрослых людях, эффективно принимающихрешения и отвечающих за собственное будущее, - то есть наделенных зрелыминструментарием, - и при этом обладающих свойствами, описанными Арнеттом, мыполучим ценнейший прототип «авангардного взрослого», в первую очередь,способного к высочайшей социальной и экономической динамике, действительноприсущей ребенку и обычно теряющейся с годами. «Новые взрослые» чаще всегоявляются представителями авангардных профессий, связанных с технологиями,дизайном, модой, культурой, - словом, с теми областями, которые наиболееподвержены динамическим изменениям. Они традиционно являются early adopters[28] технологическихи социальных инноваций (как хороших, так и плохих) и опробуют эти инновации насебе, позволяя более инертным слоям социума следовать по проторенному пути ипостепенно адаптироваться к переменам. Собственно, именно готовность кдинамическому мышлению и переменам кардинально отличает мировоззрение «новыхвзрослых» от традиционного понимания «зрелости». Если традиционная зрелостьозначала свершенность основных выборов на очень раннем этапе (в первую очередь – выборов матримониальных икарьерных, то есть определявших дальнейшую социальную и профессиональнуюсудьбу), то «новая зрелость» предполагает саму логику такого существованиянеосновательной и небезопасной для сегодняшнего мира. Как замечал комик РичардГеринг, «представьте себе, что вы вынуждены жить в соответствии с каким бы тони было решением, принятым в двадцать два года»[29].

Любители выражения «синдром Питера Пена» в применении к «новым взрослым» отказываются учитыватьважнейшую особенность новой зрелости: допущение элементов «невзрослого» образажизни без отказа от принятия зрелых решений и от зрелого подхода кответственности. В отличие от Питера Пена, желавшего никогда не взрослеть,«новые взрослые» желают быть взрослыми, никогда не отказываясь от рядапреимуществ юности. Трезвое размышление о такой постановке вопроса немедленнообнажает крайне важный конфликт, лежащий в основе идентичности и образа жизниновых взрослых: конфликт зрелого мироощущения и «юношеских» элементов самовосприятия.Как он разрешается в повседневной практике новой зрелости?

ФранкФуреди, один из наиболее часто цитируемых авторов, выражающих тревогу по поводусуществования «новых взрослых», в своей системной статье «Дети, не желающиерасти»[30], пишет: «Хелен Тиммерман, 27-летнийдизайнер, с гордостью демонстрирует мне свою коллекцию плюшевых игрушек. Она любиттискать их и верит, что эти зверушки, аккуратно рассаженные в спальне, создаютдля нее зону безопасности». Фуреди игнорирует исключительно важный аспект этоговысказывания: акцент здесь следует делать не на том, что двадцатисемилетнийдизайнер любит тискать плюшевых зверюшек, а на том, что она оперирует понятием«зона безопасности» (даже если сама вербальная формулировка принадлежит Фуреди,концепция от этого не меняется). Иными словами: Хелен Тиммерман рефлексирует своюпотребность в «зоне безопасности», дифференцирует ее как специфическуюэмоциональную потребность, понимает, как можно удовлетворить эту потребность, иобращается для этого ровно к тому методу, к какому, по всей видимости,прибегала, будучи ребенком. Это совершенно не значит, что Хелен Тиммерман,проснувшись утром в состоянии экзистенциальной тревоги, решает: «Пойду-ка я вмагазин игрушек и куплю себе плюшевую собачку, чтобы расширить свою зонубезопасности». Скорее всего, собачка попадет в ее коллекцию в результатеприступа компульсивного умиления. Но, в отличие от ребенка или инфантильноговзрослого, Хелен Тиммерман успешно отделяет себя от своей плюшевой собачки,понимая, что ее эмоция не направлена на собачку как на объект, а существует посовершенно другим причинам.

Вэтом – ключ к пониманию образа мышления «новых взрослых»: игровой контекст представляетсобой интерес, если он наполняется зрелыми смыслами. «Новые взрослые» могутценить мультипликационный сериал «Футурама» наряду с рассказами Селинджера ровнопотому, что персонажи «Футурамы» (а также «Южного парка», «Симпсонов»,«Поллитровой мыши», «Маленьких лесных друзей» и других культовых мультсериалов)вынуждены разбираться с совершенно взрослыми проблемами, предстающими передсовременными взрослыми. Безработица, несбывшиеся надежды, сложности брака,проблемы воспитания детей, вторая карьера, закладные на дом, болезни, смертьближних подаются здесь в формате жесткой и довольно циничной комедии и имеютнесомненный терапевтический эффект, - более значительный и разносторонний, чемможно описать в статье, посвященной другому вопросу; достаточно упомянутьценность самоидентификации с персонажами, переживающими те же проблемы, что иты, и выработку нового общего языка для их вербализации. В отличие от традиционной «взрослой» культуры, эти и другие составляющие «новой» взрослой культуры используютсмех, компактность контента, игру, остранение и иронию для работы со стрессом,- приемы, безусловно, крайне эффективные при нынешней динамике жизни.

Чтобыгарантированно заинтересовать «новых взрослых», объект – будь то телешоу,книга, театральная постановка, стиральный порошок, полис страхования жизни,ноутбук или пакет акций, - должен быть игровым по форме и зрелым по содержанию.Стилистика новой зрелости – «наивная» эстетика и взрослый контент. Лучше всегоэто видно на примере виниловых дизайнерских игрушек, образовавших за последнеедесятилетие совершенно самостоятельный и бешено развивающийся сегмент рынка,рассчитанный непосредственно на «новых взрослых»[31]. В знаменитом лондонском магазине PlayLounge– мекке всех коллекционеров дизайнерского винила, - эти игрушки представленысотнями персонажей и аксессуаров. Реклама самого магазина (продолжая темусаморепрезентации) гласит: «Весьма спорная концепция (lofty concept) – создать коктейль издизайна, искусства, книжной иллюстрации[32] и культуры игрушек (toyculture),- но, как нетрудно убедиться, она вполне сработала. Большим детям понравятсяигрушки, созданные с особым вниманием к дизайну (design-conscious)». Сам язык этогообъявления прекрасно демонстрирует, насколько взрослый контент важен длякультуры «новых взрослых». Почти каждая игрушка или серия игрушек,представленных в этом сегменте рынка, обязательно сопровождается подробной иобстоятельной легендой, изобретательность которой иногда превращает еефактически в высокую литературу. Главные составляющие этой легенды – драматизмбытия, проблема идентичности героя, маргинальность и определенная циничность мировоззрения,сложность социальных связей и повседневная напряженность бытия, - словом, тефакторы, которые в нашем привычном понимании составляют тяготы взрослой жизни. «Новыйвзрослый» - это не Питер Пэн, а Маленький Принц – существо в высшей степени«взрослое» и вполне трагическое, но сознательно сохраняющее в себе ряд детскихчерт, позволяющих ему пересекать социальные границы с легкостью, на которую неспособен ни «традиционный ребенок», ни «традиционный взрослый».

Очень популярный рисованный персонаж «Лиловый Рони» - эдакий схематичный растяпа леттридцати, часто изображаемый на поздравительных открытках в сопровожденииглуповатых стишков, - разбирается, помнению промоутеров, «в ряде интересных аспектов жизни: алкоголе, храпе, штанахи пуканье». Рекламное описание смешной мужской пижамы «Кофе и сигареты» (снабивным рисунком, изображающим кофейные чашки и сигареты) сообщает: «Малоизвестныйфакт: из лучших друзей полуночника – кофе и сигарет – получаются прекрасныепижамы. Они бодрствуют, оставаясь мрачными и циничными, пока вы видите сладкие снывесь день напролет». В Dylan’s Candy Bar – культовом заведении, выполненномв стилистике «новой зрелости» и торгующем «детской» едой и недетскимифутболками, продаются ярко-розовые трусы с надписями «Yum-yum gimme some![33]».Эти примеры показывают, насколько сама концепция «новой зрелости» укоренена впостмодернизме, насколько большую роль здесь играет поиск и утверждение второго,радикального, смысла в «наивном» исходном контента. Ирония, играющая стользначительную роль в постмодернистском мышлении, становится для «новых взрослых»одним из главных инструментов саморепрезентации, и, соответственно, одним изважнейших инструментов создания контента. Острее всего это чувствуется вприменении к моде: если десять лет назад ирония нередко заключалась вовкраплении «наивных» элементов во взрослый костюм, то сегодня «ирония» чащевсего движется от обратного: подчеркнуто несерьезный костюм пародирует строгуюклассику (если фрак, то швами наизнанку, если вечернее платье, то сделанное изплюшевых мишек). Вместо популярного прежде высказывания «я серьезный, но могу иподурачиться», мода все чаще демонстрирует нам высказывание «я прикольный[34],но могу и посерьезничать».

Именно ирония и самоирония являются ключевыми мотивами эстетики «взрослого наива». Самоиронияпозволяет «новым взрослым» с восторгом обсуждать «Телепузиков» или советоватьсяс продавцом насчет того, подойдет ли расписанное котятами кресло-пуф к остальномуубранству их рабочего кабинета. Самоирония придает этим запросам обаяние илегитимизирует их, как легитимизирует почти любое неагрессивное маргинальноеповедение. Именно она дает «новым взрослым» возможность с энтузиазмом и безовсякого чувства неловкости присваивать и употреблять культурный контент,изначально считавшийся сугубо детским. Именно благодаря способности ксамоиронии и иронии популярный нью-йоркский ночной клуб организовал в 2007 годуочень успешный концерт певицы Gwendolynиее группы GoodtimeGang,постоянно выступающей перед аудиторией двух-, трех- и четырехлетних слушателейс классическими детскими песенками вроде Itsy Bitsy Spider. Если бы не способность «новыхвзрослых» к самоиронии, полнометражныемультфильмы студий «Дисней» и «Пиксар» не собирали бы более 30% кассы совзрослых, пришедших на просмотр без детей, а кинокритики не писали бы о постмодернистские статьискрытых смыслах, которые взрослый человек способен распознать в этихмультфильмах. Появление в Великобритании сертификатов категории 12A, выдававшихся фильмам, просмотркоторых разрешен лицам младше двенадцати лет в сопровождении родителей (вотличии от сертификата категории 12, запрещавших просмотр лицами младше двенадцати), вызвало войну нареканий: взрослые хотели иметь возможность смотреть «Властелина колец» и «Гарри Поттера» без визжащей в темноте кинозала малышни. Ирония и самоирония позволили«новым взрослым» не только tohavefun,но tohaveALLthefun, развлекаться всеми доступными способами, не ограничивая себя традиционными возрастными барьерами.

Для того, чтобы в полной мере оценить привлекательность «новых взрослых» как покупателей, следует помнить об одной из важнейших особенностей этого поколения, - особенности, оценить которую как «положительную» или«отрицательную» в смысле поступательного развития социума пока что невозможно. Заключается она в том, что новое поколение является, в отличие от поколения своих родителей, поколением консерваторов, причем консерваторов не вполне привычноготолка. К тому возрасту, когда бэби-бумеры уже пережили Вьетнам, Корею, Вудстоки Карибский кризис, «новые взрослые», не знавшие войн, не познали и поколенческихкатаклизмов, ведущих к сравнительно масштабному отрицанию прежних ценностей. Вопросо том, какого масштаба «отрицанием ценностей» следует считать определеннуюиндифферентность к вопросам карьерного роста или семейных ценностей, остаетсяоткрытым. Однако ценность потребления, и в том числе – чрезмерного потребления,сохранилась «новыми взрослыми» в полном масштабе (хоть и успешнопереопределяется другими представителями той же возрастной категории вдиапазоне от энвайронменталистов до представителей ряда духовно-религиозных движений).Их интерес к потреблению обусловлен самой сущностью этой социальной группы, еенаиболее важной чертой: сохраненным, благодаря отсутствию резкого разграничениямежду текущей жизненной фазой и условным детством, эгоцентрическим стремлениемк бытовому комфорту, - к тому самому комфорту, который лежит в основе любой буржуазности.Говоря о «новом взрослом» как о потребителе моды, культуры, товаров или услуг,следует в первую очередь помнить именно об этом: «новый взрослый» совершенно буржуазен.Безусловно, это «новая» буржуазность, буржуазность, менее замешанная наиерархической системе статусов и ценностей, - и, благодаря этому, еще болеелакомая для рынка: «новый взрослый» готов приобретать дешевое и дорогое, простоеи сложное, престижное и маргинальное, любое,- лишь бы оно способствовало увеличению его комфорта и давало ему чувство участияв увлекательной игры.

Целенаправленые маркетинговые усилия, направленные на «новых взрослых», производители началиосуществлять приблизительно в середине девяностых годов, когда ужеупоминавшийся хайтек-бум вывел на арену принципиально нового потребителя – недавнего подростка с престижной работой и высокой зарплатой. До этого (и, нередко, по сей день) интересы тогдашних «новых взрослых» виделись большинству маркетологови критиков скорее временным парадоксом, чем обоснованной тенденцией. Когдабританские издатели «Гарри Поттера» в 2003 году выпустили часть тиража со«взрослыми» обложками, чтобы взрослые «не стеснялись читать его в метро», этособытие стало не только популярным новостным поводом, но и поводом для целогоряда иронических высказываний: «Вот же есть взрослые, готовые читать детскиекниги!» Когда годом раньше престижнейшую литературную премию Whitbread Book Of The Year получил«Янтарный телескоп» Филиппа Пулмана, считавшийся книгой для подростков, заголовкиновостных лент гласили: «Детский автор выиграл Whitbread!» Сегодня западные книжные магазины относят книги Пуллмана, Роулинг, Марка Хаддона и еще целого ряда авторов к самостоятельной категории «кроссоверов» (англ. crossover – «пересекающий границу»)– литературы, предназначенной для читателей всех возрастов. Под кроссоверыотведены целые секции в магазинах, и взрослые покупатели безо всякого стесненияприобретают в них книги как для себя, так и для детей. В Университете Шеффилда (The University of Sheffield) в Великобританиичитается курс CrossoverLiterature.

Термин «кроссовер» стремительно распространился из области книготорговли в другиеобласти рынка, породив, в конце концов, «кроссовер-маркетинг», - далеко не единственную, но очень значительную технику продвижения товаров, рассчитанныхна «новых взрослых». Вся логика кроссовера заключается в двух составляющих: 1)легитимация вкусов «новых взрослых», априорное признание их права на товары и услуги, прежде считавшиеся прерогативой младшей аудитории, и 2) подача этихтоваров и услуг в эстетике «зрелого наива». Сегодня по крайней мере десяток маркетологическихкомпаний западного рынка целенаправленно работают исключительно на «новыхвзрослых».

Однаиз наиболее заметных компаний такого рода c говорящимназванием TwentysomethingInc(«Двадцатьсчемто»), описывает целевые аудитории, на которые направлены ееусилия, следующим образом: «Поколение Игрек[35] – Поколение Икс[36] - Тинейджеры – Студенты – Взрослоростки[37] - Городская молодежь – Перво-професионалы[38] - Бумеранги[39] - Миллении[40] - Молодые профессионалы – Новые родители[41]»[42]. Однако большинство промоутеров и рекламодателей ограничиваются указанием, чтоих товар предназначен «как для детей, так и для кидалтов!» В ряде случаевслучаев эта логика кроссовер-маркетинга действительно позволяет расширить рамкиспроса на предлагаемый товар, - например, посещаемость выставки Kids.Modern, представлявшей интерьерный дизайни одежду для детей, но упорно напоминавшей «новым взрослым», что эта выставкаможет заинтересовать и их тоже. Однако у кроссовер-маркетинга есть серьезноеограничение, из-за которого большинство компаний предпочитает работать с этойаудиторией целенаправленно: в отличии от ребенка, «новый взрослый» являетсязрелым потребителем, подчиняющимся другим социальным паттернам, действующим подругой покупательской стратегии, и, что самое главное, обладающимисключительным покупательским опытом.

Следуетпомнить, что у нас никогда до сих пор не существовало поколения консьюмеров,которые к столь раннему возрасту обладали бы таким покупательским опытом. Какуже говорилось, на западе «новые взрослые» становились самостоятельнымипокупателями уже к семи-восьми годам (их родители приобретали такую привилегиютолько в подростковом возрасте, что в свое время тоже казалось скандальноранним). Таким образом, в свои тридцать лет они оказывались покупателями сболее чем двадцатилетним стажем, причем покупателями, отлично сознающими своюценность для рынка. Как целевая аудитория, «новые взрослые» обладают целымрядом противоречивых характеристик; одни характеристики делают их кажущесялегкой добычей для продавца, другие – кажущеся недоступной. Ключ к пониманиюэтой аудитории, видимо, заключается в переносе акцента с приобретаемого товара насам процесс приобретения: новые взрослые – это не то, что они покупают, а то, какони покупают. Ничего принципиально нового здесь не происходит, и изобретатьвелосипед нет нужды: в основе потребительского поведения «новых взрослых», каки любой другой целевой аудитории, лежит, во-первых, потребность в определенногорода самоощущении и самовосприятиии, а во-вторых, специфика образа жизни ивремяпрепровождения. Однако сама структура этих факторов парадоксальна ипротиворечива, как противоречива сама сущность поколения «новых взрослых» факторов,и противоречивость эта в равной мере сбивает с толку маркетологов и социологов.Важнейшими противоречиями мира «новых взрослых» можно, по всей видимости,считать следующие: 1) стремление к инновациям vs ностальгияпо прошлому; 2) эмоциональность vsпрагматичность; 3) игра vsсерьезность.

Конфликт«инновация vsностальгия»некоторые бренды, целящие в «новых взрослых», эксплуатируют с виртуозностью,заслуживающей восхищения. В основе свойственной этой прослойке погони зановизной лежат два важных невроза: страх отставания, напрямую связанный у«новых взрослых» с паническим страхом старения, о котором еще пойдет речь, - ипогоня за принципом удовольствия, достигаемого, как это прежде было свойственнов основном младшим поколениям, в первую очередь путем поиска и приобретенияновых ощущений. Кстати, часто приписываемая «новым взрослым» (и не так уж частовстречающаяся в реальности) гаджетомания, - страстная любовь к техническимновинкам (от англ. gadget),- является превосходным примером проявления именно этих двух качеств «новыхвзрослых» как консьюмеров, и некоторые компании стремятся поставлять все новыепродукты и генерировать все новые тендеции ценой сознательного наступания себена пятки (так, например, ведет себя компания Gillette, чьи бритвенные принадлежностиконкурируют сами с собой). Это стремление к инновации создает еще идополнительную проблему для компаний-производителей: «новые взрослые» проявляютпредельно низкую лояльность к брендам, новизна и качество самого объектажелания для них важнее стоящей за ним марки, а сам принцип постоянной новизны. Однаков то же время поколение «новых взрослых», находящееся к глубоком эмоциональномконтакте с собственным детством, проявляет в открытую (случай беспрецедентный)интерес к продуктам, персонажам, телепостановкам и другим вещам, сопровождавшим их детство (занимательно,что причиной для этого интереса может быть страх упустить инновацию: ты неможешь быть «отстающим», любя то, что давно осталось в прошлом). В этой области«новые взрослые» проявляют восхитительную лояльность к брендам. Пример блистательнойрыночной эксплуатации конфликта «инновация vs ностальгия»- хлынувший в последние годы на рынок бесконечный поток канцелярскихпринадлежностей, модных аксессуаров, плюшевых игрушек и предметов интерьера,несущих на себе символику добрых старых мультиков, сошедших с экранов как раз,когда «новые взрослые» перестали быть детьми. Хи-Мэн и Хозяева Вселенной[43], Ши-Ра[44], Мой Маленький Пони[45], HelloKitty[46] и ее многочисленные друзья, песик Снупи и Care Bears[47] в своей новой рыночной инкарнации подчиняются как закону постоянного обновления,- новые фигурки, новые коллекции аксессуаров, новые объекты желания,возникающие ежемесячно, - но при этом позволяют взрослым (естественно, не бездоли иронии) вернуться к переживаниям своего детства.

Если здесь мы видим, как для эксплуатации конфликта «инновация vs ностальгия» целенаправленно создается новый сегментрынка, то для эксплуатации конфликта «эмоциональность vs прагматичность»подход оказывается прямо противоположным: в уже существующие сегменты рынка вливаютсятовары, дополнительным конкурентным преимуществом которых является эмоциональнаяценность. Пример такой «добавочной эмоции» - маленькое круглое отверстие всамом низу упаковочной картонной коробки, позволяющее «дышать» её обитателю -плюшевому медвежонку от VermontTeddyBearCompany.

Лучшим примером товара, эксплуатирующего третий конфликт - «игра vs серьезность»,- можно считать балетки от Bloch,совершенно обыкновенные снаружи, но со смешными изображениями зайчиков навнутренней стельке. Этот идеальный продукт для «нового взрослого» позволяетодновременно развлекаться и выглядеть серьезным. Привнесение элемента игры в сугубо«взрослые» товары почти моментально обеспечивает их успех в среде «новыхвзрослых». Этим принципом руководствовались создатели торшеров от Moooi, привязав к веревочке-выключателюсмешную маленькую игрушку, дизайнеры марки Carlo Luca Della Qurcia, выпустившиемужские запонки с котятами, и маркетологи компании, выпустившие Cadillac Escalade, - внедорожник, рекламнаякампания которого, по словам экспертов, «изменила образ кадиллака, превратив егоиз консервативно-гериатрического в юный и игривый» (не последнюю роль в этомсыграли телеролики, фактически пародирующие привычные рекламы внедорожников).

Отдельныемарки, делающие целенаправленные усилия по завоеванию кошельков «новыхвзрослых», к началу 2000 годов окончательно переняли у некоторых торговыхцентров и определенного типа бутиков идею о том, что целевую аудиторию легчепривлечь в мультибрендовый магазин и обрабатывать совместными усилиями, чемпытаться нападать на нее в одиночку. Концепт-сторы, объединяющие самые разныемарки не по принципу близости товарных категорий, а по принципу ихпривлекательности именно у «новых взрослых», давно стали одной из значительныхсоставляющих западного рыночного пространства (Urban Outfitters, Dylan’s Candy Bar, Tokyocube иMoooi следует, видимо, назвать в первую очередь), а в последние три-четыре годастали завоевывать и Москву (книжный магазин «Республика» и концепт-стор Cara&Co можно считать хорошими примерами).Зачастую в одном концепт-сторе могут быть представлены товары в диапазоне отмебели и музыкальных дисков до одежды и дизайнерских игрушек. Байеры,составляющие ассортимент этих сетей и магазинов, проделывают огромную работу,нередко руководствуясь собственной интуицией как главным компасом, позволяющимотыскать сокровища, которые пойдут у целевой аудитории нарасхват. Помимосоответствия глобальным модным трендам и куда более тонким трендам, существующимв среде «новых взрослых», эти сокровища всегда отличаются наличием скрытого илиявного иронического нарушения канона, игрового момента, - аутентичные африканскиеигрушки с огромными гениталиями здесь соседствуют с курящим Жайцем[48]- коллекционным виниловым зайчиком, держащим в пасти сигарету, изящныекрошечные куколки от Lanvin–с желто-черными полосатыми трико от Bernhard Willhelm, а последний выпускмагазина Idиколлекционное издания «Города грехов» - с винтажными платьями фасона baby-doll. Посещение концепт-стора такогорода оказывается для «новых взрослых» не только методом построения собственнойидентичности путем выбора созвучных вещей, но и игрой в эту идентичность, болееполным погружением в соответствующий сегмент материальной культуры. Moooi иMarimekkoоказываютсядля «новых взрослых» пространством самолегитимации, где они чувствуют себядома, среди своих, в месте, предназначенном специально для них. Сам дизайн этихмагазинов, выполненный в эстетике «взрослого наива» делает их своего рода игровойкомнатой для тех, кому за двадцать пять, - что немедленно повышает шаткуюлояльность покупателей до довольно значительного уровня.

Важно заметить, что слово «дизайн» стало ключевым в маркетинговом языке общенияпроизводителей с «новыми взрослыми». Design-conscious («внимательный к дизайну»), design-store («магазин дизайна»), authentic design («аутентичный дизайн»), designer toys («дизайнерскиеигрушки»), - в каждом из этих выражений слово «дизайн» имеет иной смысл, нообщее пространство этих смыслов вполне поддается обозрению: «дизайн»используется, чтобы подчеркнуть значимость не только прагматического, но итворческого (читай – «игрового») усилия, направленного на созданиепредлагаемого товара или концепта. Те, кто создает вещи для «новых взрослых»,пользуется словами «дизайн» и «дизайнерский», чтобы попытаться сыграть одновременнона всех трех конфликтах, свойственных этой целевой аудитории и описанных выше:«дизайн» означает инновацию даже тогда, когда речь идет о давно знакомой вещи;«дизайн» подразумевает элемент эмоционального, творческого начала даже там, гдеречь идет о сугубо прикладном объекте; наконец, «дизайн» означает присутствиенекоторого игрового элемента, даже если речь идет о совершенно серьезныхматериях. В этом смысле маркетинговые стратегии, направленные на целевуюаудиторию «новых взрослых», - типичные «дизайнерские стратегии»: изобретениеинновационной оболочки для продажи прежних товаров, постоянная работа по провоцированиюэмоций у одной из самых циничных групп населения и игра в восторженное творчествотам, где на самом деле речь идет о просчитывании ходов, ведущих к большим деньгам.

Безусловно, готовность «новых взрослых» к игре и, в частности, к постмодернистскомуобыгрыванию канона, нигде не проявляется с такой ясностью и в таком разнообразииаспектов, как в моде. С учетом верности этой поколенческой группы ужеупоминавшимся ценностям консьюмеризма, можно говорить о том, что моде как культурномуинституту и модной индустрии как институту рыночному не просто не понадобилоськардинально меняться (как это произошло, когда речь шла об их родителях), - благодаря«новым взрослым» эти институты обрели принципиально новые аспекты бытования.

Одна из важнейших черт саморепрезентации «нового взрослого», крайне способствующая удачному союзу «новых взрослых» и модной индустрии, заключается в полномбезразличии первых к практике эпатажа. Облик «новых взрослых» может визуальновесьма сильно отличаться от облика их сверстников, принадлежащих другимсегментам поколения, - в первую очередь за счет интеграции в повседневный костюм элементов подростковойодежды и аксессуаров, традиционно более броских, чем «взрослая» одежда. Однакопри этом «новые взрослые» не являются сознательными революционерами моды(какими были хиппи, модсы, панки…), не чувствуют себя таковыми и не ведут себя,как таковые (что лишний раз подчеркивает различие между эстетикой «взрослогонаива» и подлинной подростковой модой). Как любые настоящие буржуа, «новыевзрослые» считают свой образ жизни безусловной нормой и не испытываютпотребности в борьбе за него (а эта борьба является необходимой составляющейдля модных революций). Они носят футболки с собачками-растяпами, которые поютдетскую песенку, если нажать им на выпуклый нос-кнопку, просто потому, что имнравится эта футболка, эта собачка и эта песенка.

Иронияи самоирония, о которых подробно говорилось выше в другом контексте, является,безусловно, ключом к пониманию того влияния, которое феномен «новых взрослых»произвел на моду. И не просто ирония, а уже упоминавшаяся «инверсированная»ирония: не когда в серьезный костюм вносится комический элемент, а когда,напротив, костюм в стиле «зрелого наива» конструируется так, чтобы подчеркнутьэлемент зрелости. Если считать, что ирония – это противопоставление скрытогосмысла явному, то здесь мы наблюдаем, как скрытое и явное в костюмномвысказывании меняются местами. Если прежде ироническое высказывание звучало, как «О да, я очень,очень серьезен, как же, как же…» (серьезность – явный смысл, игра – скрытыйсмысл), то новое звучит как: «О, да я совсем дитя, я наивный-наивый!» (игра –явный смысл, зрелость – скрытый смысл, что возвращает нас к ужерассматривавшейся важной установке эстетики «взрослого наива»: зрелый контент,наивное содержание). Наверное, лучше всего этот тренд можно проиллюстрироватьколлекцией «осень-зима 2007/8», сделанной Анной Молинари для марки Blugirl: черно-красно-розоваягамма (не обошлось без влияния подростковой эстетики «эмо»), кукольный силуэт скороткой пышной юбочкой, яркие чулки, крупный горох и горизонтальные черно-красныеполосы создавали бы впечатление просто игрового костюма, если бы каждый образне венчался пышным атласным цветком, - на кепке или непосредственно в волосах, -точь-в-точь таким, которым с тридцатых годов принято оформлять элегантныедамские шляпки. Другой пример – костюм от Emporio Armani (зима-лето 2007/8), в которомсилуэт baby-doll достигаетсяза счет пиджака, застегнутого под грудью и расширяющегося к талии, и короткойпышной юбки, выполненных, однако, из плотной серой шерсти и во всем остальномследующих канону делового костюма. Дополняется облик колготами, которыеказались бы школьными гольфами на широкой резинке, если бы одна полоска нафронтоне этих гольфов не уходила вверх. Прежде к таким коллекциям или костюмамприменяли термин «хулиганский». Однако «новые взрослые», как уже говорилось,воспринимают свой стиль в качестве не требующей оправдания нормы, и слово«хулиганский» в этом контексте давно пропало из модного лексикона.

Вплане fashion-ирониидела особенно хорошо обстоят у представителей российских модных марок, вдиапазоне от Дениса Симачева до Маши Цигаль (часто упоминающейся в качестве модногофлагмана «новых взрослых» и действительно доведшей «взрослый наив» до удивительныхстилистических высот) и от Елены Островской до Алены Ахмадуллиной. Причина – вудивительной поколенческой гомогенности российской моды: в силу историческихпричин, огромный пласт наших ведущих дизайнеров сам принадлежит к поколению«новых взрослых». Легче перечислить тех отечественных дизайнеров, кто неработает со «взрослым наивом», чем тех,кто работает с ним постоянно или обращается к нему очень часто.

Однаконе следует полагать, что «взрослый наив» в моде распространяется только наконкретные коллекции или частные костюмные решения. За последний год этот стильстал, по всей видимости, одним из доминирующих в мире моды как таковом;«детская тема» витает в воздухе и обнаруживает себя в самых неожиданных местах.Пока дизайнеры демонстрируют, каким образом исходный «наивный материал»становится опорой для «взрослого наива», модные журналы формируют дискурс этогостиля посредством составления и оформления своих материалов. Бернард Вильгельмпризнается в интервью HintFashionMagazine,что иногда вдохновляется «оригинальными детскими рисунками»[49], модели Гальяно выходят на подиум, нарумяненные, как куклы, и с нарумяненнымикуклами в руках (осень-зима 2007/8), Дольче и Габбана объясняют корреспонденту Harper’s Bazaar, что для опорной точкой дляколлекции весна-лето 2007 послужило аниме[50], а Денис Симачев выпускает золотые подвески с персонажами «Ну Погоди!». В то жевремя ежегодное приложение, посвященное часам и драгоценностям, российский Officiel в 2007 году оформил встиле комиксов. Vogueвапреле того же года опубликовал большой съемку «Модная Москва», являющийсявоплощением «взрослого наива» (огромные банты, дурашливые позы, розовые очки соправами-звездочками и шапки с заячьими ушами)[51].Vogueжетремя месяцами позже поставил в номер материал «кукольный домик», где моделиизображены в виде бумажных кукол, а к нарядам пририсованы клапанчики; в том жеиюльском номере – материал «кукольный театр» (платья фасона babydoll, сопровождающиесякомментарием: «…стать той девочкой, что любила играть в куклы и знала – ничегоневозможного нет»); в том же (!) номере – материал, озаглавленный «Нежныйвозраст»: «…все почти как в детстве, только теперь не надо просить мамузавязать бантик. Дизайнеры сделали все за нас».[52] В марте 2008 года Harper’s Bazaar делаетсъемку байера (не дизайнера!) Наташи Гольденберг – не только в розовой юбке соборочками и высоких голфах, но и в интерьере американского дайнера: на столедва молочных коктейля, сама Наташа ест молочный коктейль ложкой прямо изшейкера. Там же – съемка «Игрушки», воплощение «взрослого наива», вплоть доцветных помпонах на сандалиях, волос, собранных в два хвостика,брелоков-клоунов и исключительной серьезности лица модели[53]. При желании можно довести число примеров до нескольких сотен. Если учитывать,что большинство материалов модного журнала составляется так, чтобы обобщать теили иные предметы одежды или аксессуары в подборки, иллюстрирующие тот или инойтренд, и что одно и то же платье в разных журналах одного месяца может попастьв разные подборки (скажем, «наивное» платье в полосочку может найти себе местои в материале «Детская площадка», и в материале «Друзья в полосочку»), то можноговорить о появлении определенной модной оптики, «заточенной» на «взрослый наив» и выделяющей его в видесильнейшей стилевой тенденции, заодно двигая эту тенденцию в массы.

Этаоптика, естественно, приобретается не только глянцевыми журналами: самидизайнеры, безусловно, считывают тренд и, по мере его расширения, идут емунавстречу. По всей видимости, справедливо считать, что есть марки, сознательно создающиенекоторые предметы, серии или субколлекции в расчете на «новых взрослых», в товремя как другие их коллеги просто впитывают тренд как он есть, позволяя емуесли не доминировать в коллекциях, то, по крайней мере, просачиваться на подиумодной-двумя вещами. К произведениям охотников за «новыми взрослыми» можно,скорее всего, причислить белые чемоданы с проступающим на крышке рельефомчеловеческих ребер, созданные Александром МаккКуином для Samsonite Black Label; серии часов Chopard Happy (Happy Sport, Happy Hearts, Happy Beach ит.д. ) с мультяшными рыбками и сердечками; серии драгоценностей Dior Diorette, Charms de Dior иDiorFianceeduVampire,- эмалированные цветы и бриллиантовые черепа, подвесочки в виде стульчиков,цветочков и коробочек. К примерам просачивания тренда в коллекции другойнаправленности - красное «детское» платье в горошек от Christian Lacroix (весна-лето2007), свитер с пингвином от Chanel (осень-зима 2007/8), яркую пластиковуюбижутерию от Karl Lagerfeld (весна-лето 2008).

Идеальнымпримером марки, целенаправленно работающей на «новых взрослых» в секторероскоши, можно считать AaronBacha.Марка производит подвески из золота, платины и бриллиантов в совершенномультяшной эстетике. Знаменитые «детские туфельки», улыбающихся пчелок,дурацких мишек, божьих коровок влюбленные в марку «новые взрослые» подвешивают по пять-десять штук на золотые и платиновые браслеты-цепочки.В семидесятые годы девочки-подростки носили такие браслетики в школу; новый брелок-подвескастоил от 50 центов до двух долларов (чистое серебро). Цена брелоков от Bacha начинаетсяс 1600 долларов. Эта марка, в некотором смысле, может рассматриваться какидеальный studycaseграмотнойработы с «новыми взрослыми». Во-первых, принцип «игровая форма – серьезныйконтент» невозможно выразить лучше, чем создав глазастую и щекастую лягушечку вдиснеевском стиле ценой 7750 долларов (золото, черные и белые бриллианты). Во-вторых,AaronBachaучитываетсовершенно специфическое понимание роскоши у «новых взрослых»: роскошь – этопостоянная новизна, а количество брелоков, надетых на один браслет, может бытьбуквально неограниченным; таким образом, «новому взрослому» всегда есть, чемпорадовать себя или ближнего: став покупателем Aaron Bacha однажды,он остается им всегда. Наконец, именно Aaron Bacha прекрасноразрешает три уже упоминавшихся консьюмерских конфликта, существующих у «новыхвзрослых»: «стремление к инновациям vs ностальгия по прошлому» разрешаетсяпутем представления детских и сказочных персонажей в качестве ультрамодногоаксессуара; конфликт «эмоциональность vs прагматичность» - созданиемсентиментального продукта, служащего отличным финансовым вложением; «игра vsсерьезность» - вспомним лягушечку из черных бриллиантов.

Тренд,соответствующий интересам и стилю жизни «новых взрослых», как это бываетвсегда, возник гораздо раньше, чем был отрефлексирован модной индустрией ипущен в широкую эксплуатацию. Однако в последнее время можно наблюдать открытыедизайнерские «высказывания», - посредством костюмов, аксессуаров, коллекций,показов, - о том, что преобразившаяся концепция зрелости укоренилась ивоспринимается модой вполне сознательно. Остроумный и обаятельный показ зимнейколлекции 2008 года от российского дизайнера Кати Мосиной, состоявшийся в ходепоследней RussianFashionWeek,можно считать именно таким хорошо артикулированным высказыванием. Ее моделидемонстрировали маленькие черные платья и длинные вечерние платья, расхаживаяпо подиуму в шапочках с огромными, мохнатыми ярко-розовыми помпонами; подмышкой у них были то огромные макеты «трудовых книжек» (тоже ярко-розовые,подчеркнуто ненастоящие), которыми модели хвастались публике. Строгие прически French twist инарочито серьезные очки входили в явный контраст с игривой кокетливостьюдевушек и с розовыми бантами на их шеях. Где-то в середине показа по подиумупрошла девочка лет десяти – тоже в черном платье от Кати Мосиной и с огромнымярко-розовым карандашом под мышкой. Прошла так, как будто она ничем неотличалась от всех остальных моделей.

В последнее десятилетие мы можем наблюдать два социальных движения, дветенденции, на первый взгляд кажущихся парадоксальными. Мы стремимся все жестчеопределить юридическую концепцию «детства» и связанные с ней допущения и ограничения(касающиеся всех сфер жизни ребенка, от питания и просмотра телепередач до образованияи сексуальной активности). Но в то же время мы видим, как стремительноразмывается подлинная, повседневная граница между разными стадиями жизни, -граница, остававшаяся сравнительно четкой (благодаря ряду искусственных усилий)на протяжении крайне короткого, по меркам истории, времени, - примерно двух споловиной веков, да и то далеко не во всех классах западного общества. Ребенокопять все больше вовлекается во взрослый мир, тем временем как взрослый всереже до конца расстается с прерогативами собственного детства.

Размывание зрелости и возникновение «новых взрослых» недаром вызывают у социальныхнаблюдателей целый ряд опасений. Если часть этих опасений, подробнообсуждавшихся нами, носит сугубо невротический характер, то другие тревожные голоса,высказывающиеся по данным вопросам, звучатболее чем убедительно. Подлинно сложной проблемой в связи с появлением «новыхвзрослых» является, например, необходимость пересмотра крайне укорененныхструктур взаимодействия детей и родителей, причем как в той ситуации, когда«новые взрослые» являются детьми, так и в той, когда они являются родителями.

Первая ситуация – «новые взрослые» как дети своих родителей, - уже породила целый рядсерьезных вопросов, на которые рано давать окончательные ответы. Нужно личто-то делать тем, что «новые взрослые» не всегда готовы в полной мере брать насебя повседневную заботу о стареющих родителях, - или это результат того, чтостарость их родителей часто протекает в сравнительно защищенной и обеспеченной обстановке?Нужно ли настаивать на самостоятельном проживании тридцатилетнего сына,вернувшегося из университета в отчий дом, чтобы решить, что он хочет делатьдальше, - или мы наблюдаем естественный этап нового бытования нуклеарной семьи?Являются ли новые взрослые, живущие за счет родителей в период смены карьер, своегорода социальными паразитами, - или корни этой ситуации лежат в системевоспитания, при которой «новый взрослый» не считает необходимым доказывать себеи родителям свою финансовую состоятельность?

Ситуация, когда «новые взрослые» выступают в качестве родителей (или потенциальныхродителей), оказывается еще более сложной. В защиту «новых взрослых» звучат высказывания,касающиеся беспрецедентного уровня понимания и близости между ними и их детьми,снижение страха перед родительством и родительскими обязанностями (вызванное нетолько определенной экономической стабильностью этого класса, но и тем, что у«новых взрослых» нет ощущения поколенческой пропасти, которая будет разделятьих и ребенка), более здоровый подход к воспитанию детей – не как к пугающейпожизненной обязанности, а как к огромномуудовольствию. В то же время критики «новых взрослых» напоминают, что последниеочень часто вообще не хотят иметь детей или откладывают обзаведение детьми «напотом», нарушая при этом не только социальный, но и генетический цикл; те жекритики выступают против «babyprojects»- обзаведения детьми, потому что это «прикольно», и против низкого чувстваответственности, которое они подозревают в «новых взрослых» (правда, не приводяпримеров).

Роберт Блай в своей весьма значимой книге «Братское общество»[54], являющейся ярким примером критики «новых взрослых», утверждает, что этакатегория людей – «безотцовщина, открытая трэш-культуре, поощряющая ранние иповерхностные сексуальные связи, уничтожившая понятие «учтивости» и страдающаяот экономической нестабильности». Это высказывание Блая в высшей степенипоказательно: если отвлечься от предмета разговора и проговорить предложенныйперечень про себя, трудно поверить, что речь идет не о «трудных подростках». Собственно,большинство критиков и видит в «новых взрослых» трудных подростков, полностьюигнорируя подлинное бытование, ценности, корни и взгляды на будущее этогопоколения.

Однако слово «трудный» все-таки оказывается уместным. «Новая зрелость», с ее кажущейсякомфортностью, сильным игровым началом, динамичностью и способностью кадаптации, отнюдь не является синонимом «новой легкости бытия». Отказываясьследовать наработанным предыдущими поколениями социальным сценариям, «новыевзрослые» вынуждены не только создавать эти сценарии с нуля, но и время отвремени доказывать свою состоятельность как «взрослых».

Последняя задача оказывается особо тяжелой, потому что их собеседники в эти моментыоперируют совершенно иной концепцией зрелости, нежели сами «новые взрослые». Вэтой концепции «зрелость» подразумевает семейственность, последовательностькарьерного развития, отказ от игры (если это не игра в рамках построениякарьеры), определенный метод построения и предъявления идентичности и еще целыйряд установок, зачастую элементарно непригодных для эффективного существованияв современном мире. Объективно же мир в данный момент предлагает нам принятьконцепцию зрелости, построенной не на формальных признаках статуса и не напоследовательном совершении ожидаемых поступков, но на одном-единственном постулате– постулате о самости индивидуума, той самой самости, с которой каждый из насрождается и которую теряет, как только начинает следовать принятым взрослымсценариям.

По всей видимости, взрослый сегодня – это человек, способный при необходимостипринимать решения, позволяющие ему обеспечивать себе и тем, кто так или иначеот него зависит, удовлетворительное существование в рамках действующейзаконности.

Все остальное – как получится.